Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №4 за 2004 год

— Если вдуматься, это так, — согласился месье Арриго.

— Я повторюсь, какая расточительность! А у вас, мистер Батлер, все эти бумажки, забытые государственными деятелями в карманах костюмов, которые должны быть выглажены к завтрашней конференции, или безмятежно оброненные фразы влиятельных особ, беззащитных из-за отсутствия брюк. Прекрасная возможность получить эксклюзивную информацию.

— Для меня всегда было делом принципа все найденное в костюмах, предназначенных для глажки: мелочь, отдельные номера телефонов, записки — складывать, не разбираясь, в пластиковый конверт и возвращать владельцу.

— Нужно ли повторять, какая расточительность! — Глаза месье Рене блестели.

Мистер Батлер был озадачен.

— Если я правильно понял, вы, месье Рене, выступаете против одного из основополагающих законов нашей профессии, который и делает ее уникальной в нашем мире постоянно меняющихся ценностей. Я говорю о доверии. Пользоваться доверием, иметь репутацию человека, которому можно доверять, — для меня нет ничего важнее. И теперь, после долгих лет служения идеалу, вы просите меня предать мою веру?

— И каково вознаграждение за вашу веру? — сердито спросил месье Рене.

— Моральное удовлетворение.

— Чаевые! — Месье Рене был безжалостен.

— И то, и другое, — уступил мистер Батлер.

— Чаевые знакомы нам всем. Удовлетворение зависит от конкретного человека. Чаевые мы по традиции складываем в общий котел. К этому я относился так же педантично, как любой другой. Даже когда какой-нибудь восточный монарх, лишенный своим происхождением понимания ценности денег, задыхаясь, сует мне тысячи долларов за пару доставленных ему услужливых проституток, я кладу эти деньги в общий котел. Таков закон нашей профессии, и я чту его. Но какого рода удовлетворение может вызвать у меня его щедрость? Внутренний жар оттого, что пара бесстыжих девок выделывала унизительные штуки, чтобы довести до экстаза Его Высочество? И все благодаря мне?

— Они сами выбрали свою профессию, — возразил слабым голосом мистер Батлер. — Это их право, вы им сделали добро. Если он мог позволить себе сунуть тысячу вам, они, вероятно, нашли на своей подушке еще больше.

— Поверьте мне. Их использовали только как женщин. Хуже. Как самок. А я, мужчина, был их сообщником, безмолвным заговорщиком. Может ли такая роль принести мне удовлетворение?

Все молчали.

— Вы видите, друзья, Библия права по крайней мере в одном. Семьдесят лет нам отпущено. А потом идет подаренное время. То, что казалось само собой разумеющимся, вдруг начинает вызывать вопросы. В каком-то смысле происходит перерождение. Только на днях я проходил мимо здания суда, предназначено оно для тех несчастных дураков, которые попались. Вся эта массивная структура и все знания, стоящие за ней, никогда не использовались для тех, кто по-настоящему виновен. Акулы и киты промышленности и международных махинаций плещутся в открытом море, а в сети попадается одна мелкая рыбешка. А кто дает хорошие чаевые, мистер Батлер, мелкая рыбешка? Нет, дорогой друг, акулы и киты, которых никогда не ловят, а мы с вами — их сообщники, потому что это они могут позволить себе останавливаться в лучших отелях. Можем ли мы гордиться этим?

Месье Арриго засмеялся, но как-то нервно.

— Не значит ли это, что великий месье Рене, защитник всего консервативного, заделался вдруг революционером?

— Если революционер, по-вашему, это тот, кто, проанализировав все, что считал в жизни правильным, увидел, что на самом деле оно далеко от правды, то я — революционер.

Луи пристроил свой шлем на коленях и зааплодировал.

— Ты слишком молод, чтобы это понять.

— Зачем же тогда вы меня пригласили? — Луи был обижен.

— Ты — вся моя семья. Как ни прискорбно. Луи и его «Мотояма» — все, что останется после меня.

— Если бы ты не прогнал ту девушку, у тебя были бы еще хорошо написанные мемуары.

— Суть дела в следующем, — объявил месье Рене. — Почему я ее прогнал? Потому что она неверно излагала мои мысли? Или меня не устраивал ее стиль? Все это непринципиально. Я стал думать: какой смысл в воспоминаниях событий, утративших всякую актуальность и важность? Если эти воспоминания не рассказывают об известных личностях прошлого, не заслуживают доверия или не реабилитируют каких-нибудь знаменитых мерзавцев нашего столетия, чье существование коснулось наших ушей и карманов?

Эмир Джаббадии, например.

Все, кроме Луи, мрачно улыбнулись при упоминании эмира.

— Если помните, он путешествовал с восемью женами. Всегда была целая проблема найти для него номер из восьми смежных комнат: семи для него и одной для жен. Сначала мы все думали, что жены развлекали его по очереди. Никому и в голову не приходило, что он развлекался сразу с восемью. Его народ страдал от нищеты, пока он вдали от минаретов и постов жил по нескольку лет, как свинья, слишком ленивый или слишком уставший для того, чтобы пользоваться многочисленными туалетами в своем номере, и жарил барашков на веранде отеля. Почему история о нем должна появиться только спустя годы, после нескольких инфарктов, и то в виде забавного анекдота, а не сурового приговора, который он заработал при жизни?

— Вы, конечно, не собираетесь выставлять к позорному столбу тех нескольких эксцентричных безумцев, что встретились нам на пути и только добавили красок в нашу серую жизнь? Очевидно, что большинство эксцентриков — люди богатые. Причуды стоят денег. Восемь жен дороже, чем одна. Его привычки, возможно, были гнусны, но разве стоят выверты старого дурака того, чтоб вы тратили на него свой яд? — спросил месье Алонсо.

— Я согласен, — разумно заметил месье Рене, — что абсолютно нет смысла пинать дохлую собаку. Много лет я имел дело с герцогиней Каламайорской, наследницей семи разных титулов в отличие от своего мужа, герцога всего лишь с четырьмя титулами. Ей нравилось рассказывать мне, что ее брак — неравный. Я смиренно пожимал плечами, поскольку жизнь такова — то падения, то взлеты. Она хвалила мой философский подход, а потом требовала выбрать из ее неистощимого запаса соломинок гармонирующие с ее нарядом.

— Соломинок? — переспросил Луи, заинтригованный до глубины души.

— Вино в больших количествах, иногда воду и даже гаспаччо она пила через соломинку. Она патологически ненавидела следы губной помады на стаканах и ложках и ни за что не хотела грешить таким образом против этикета. Обожаемые ею густые супы она не ела из-за того, что глупые производители потакают вкусам одних взрослых и еще не придумали соломинок такого диаметра, сквозь которые проходили бы кусочки овощей и мяса. Я говорил ей, что у каждого свой крест. Она вздыхала, кивала и благодарила меня за сочувствие. Она была совершенно безобидна, и, конечно, из-за нее не стоит переживать. Каждый из нас знает тысячи подобных историй.