Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы

Жаркие дебаты развернулись и по вопросу о составе польского правительства. Именно эту проблему Черчилль назвал «пробным камнем» конференции. И был прав, поскольку уже мало кто сомневался в том, что все, что сейчас будет решено по Польше, будет применено и ко всем другим странам, занятым Красной Армией.

Целых семь заседаний было посвящено польской проблеме, на которых три лидера произнесли в общей сложности 18 тысяч слов. Союзники желали получить условия, которые могли бы гарантировать демократическое и независимое правительство, в то время как Сталин намеревался сохранить над Польшей свой контроль. Но сделать это надо было так, чтобы не доводить дело до разрыва с союзниками. Потому он и убеждал их в том, что Россия должна быть уверена, что никто и никогда не использует Польшу в качестве коридора для нападения на СССР.

Сталин говорил очень убедительно, сыпал историческими примерами и весьма искусно связал польскую проблему с планом США о создании Всемирной организации, по которому Рузвельт надеялся получить его согласие. Хотя сам он проявлял большую осторожность в отношении американских предложений. Но с Америкой все же было проще, так как Сталин всегда имел в запасе такой мощный козырь, как обещанная им еще в Тегеране война с Японией.

Этот козырь он и пустил в ход во время личных встреч с американским президентом. По всей видимости, они говорили уже без обиняков. И когда Сталин предложил Рузвельту пойти на определенные уступки, которые, по его словам, были ему необходимы, чтобы убедить русский народ начать военные действия против державы, с которой у него не было спорных проблем, тот охотно пошел на них.

Так появилось совместное заявление о польском правительстве. Оно призывало к реорганизации правительства, признанного Сталиным, с включением в него «демократических» польских лидеров из Польши и из эмиграции и обязывало как можно скорее провести свободные выборы. И, когда Черчилль с Рузвельтом поинтересовались у Сталина о времени проведения этих выборов, тот, не моргнув глазом, ответил: «Через месяц!»

Что же касается проведения мифической «реорганизации» польского правительства, то консультации по этому вопросу были возложены на… Молотова, английского и американского послов. И, забегая вперед, надо заметить, что Вячеслав Михайлович провел их в лучших российских традициях и очень скоро полностью запутал своих партнеров.

Разбиралось на конференции и будущее уже практически поверженной Германии. Рузвельт предложил обсудить доклад Европейской консультативной комиссии, которая была создана еще в Тегеране. Однако Сталин сумел навязать свою инициативу и настоял на решении вопроса о фактическом разоружении Германии.

Поинтересовался он и тем, что думали его союзники о будущем германском правительстве. Будет ли оно единым для всех трех зон? Что будет, если Гитлер примет капитуляцию? И не надо ли поставить одним из условий капитуляции пункт о расчленении Германии без всяких условий?

Рузвельт был склонен принять все предложения Сталина, а вот Черчилль сопротивлялся по каждому пункту как только мог. И ему удалось исключить пункт о расчленении из заключительного документа и свести всякое упоминание о нем к такому разоружению, демилитаризации и расчленению Германии, которые союзники посчитают нужными для «будущего мира и безопасности». Для более детального изучения вопроса был создан Комитет трех, который так ни разу и не собрался.

Удалось Черчиллю отговорить Сталина и от наделения Франции отдельной зоной оккупации. Что же касается Комиссии по репарациям, то Черчилль согласился на ее создание, но выступил против предоставления СССР тех 10 миллиардов долларов из 20, которые Сталин намеревался забрать.

Не было, наверное, ни одного пункта программы конференции, по которому Черчилль не вступал бы в горячие споры со Сталиным. Рузвельт больше предпочитал молчать: обещанная Сталиным война против Японии пока перевешивала все его европейские интересы. И если говорить о Ялтинской встрече в целом, то, конечно, Сталин мог записать ее себе в актив — хотя бы только потому, что в очередной раз весьма убедительно доказал в Ялте всему миру, что основной вклад в дело разгрома нацистской Германии сделал Советский Союз.

Ялтинская конференция стала тем моментом в политической карьере Сталина, когда реальность подтвердила для него самого его имидж, в значительной степени им же самим и созданный. И что бы там ни говорили, но именно под его руководством была одержана, возможно, великая победа в самой страшной из всех войн. При этом маршал Сталин прославлялся не только на полях сражений, но и за круглым столом дипломатических переговоров, заставив двух самых влиятельных политиков мира признать его первым среди равных. Все, кто видел, как он вел переговоры с двумя китами мировой политики, не могли не восхищаться его феноменальной памятью, едва уловимой и от этого еще более разящей иронией и, конечно же, блестящим умением вести дискуссии практически на любые темы.

Была и еще одна довольно важная причина успеха Сталина в Ялте — медицинская. Если мы вспомним, что в Крым все три руководителя государств прибыли в сопровождении своих врачей (Сталина сопровождала целая бригада во главе с его личным врачом В. Виноградовым), то многое станет ясным. И чего в этом отношении стоит только одна фраза Филиппа Ваденберга: «Три человека, сидевшие под надзором и опекой своих личных врачей, торговались о дележе добычи, подобно трем одряхлевшим беззубым львам».

Да и большой любитель армянского коньяка был в Ялте только тенью прежнего Черчилля. Премьер Британии был настолько подвержен депрессиям, что уже летом 1944 года заявил тому же Морану, что очень боится покончить с собой. В этом не было ничего удивительного: с 1944 года Черчилль страдал временной потерей памяти. «Похоже, — писал в своем дневнике начальник британского генерального штаба генерал А. Брук 28 марта 1944 года, — что он не в состоянии сосредоточиться даже на пару минут и все время уклоняется от темы».

Гитлер воспринял Ялтинскую конференцию как очередной фарс своих врагов. Назвав себя «последней надеждой Европы», фюрер заметил, что поражение Германии будет огромной трагедией и для всей Европы. Более того, в одном из своих последних монологов он нарисовал картину будущего, которая оказалась на удивление более точной, нежели та, которую увидели лидеры союзных стран в Ялте. «С поражением рейха, — говорил он, — и в преддверии появления азиатского, африканского и, возможно, южноафриканского национализма в мире останутся только две великие державы, способные противостоять друг другу, — Соединенные Штаты и Советская Россия. Законы как географии, так и истории вынудят две эти державы испытать свои силы на поле брани либо в сферах экономики и идеологии. Эти же самые законы делают неизбежным, что обе эти державы станут врагами Европы. И в равной степени очевидно, что обе эти державы рано или поздно будут искать поддержки единственной выжившей в Европе великой нации — германского народа…»