Анатолий Аграновский - Открытые глаза

Слушаю этот рассказ о памятном дне и думаю: так ли все было, как он рассказывает? Все-таки не случайно по-разному запомнили этот день очевидцы. День легендарен. Нет ли и в рассказах людей чего-то от легенды? Не то чтобы они сознательно искажали — какой смысл? Но, вспоминая непоправимое, каждый из них думал: «Зачем? Зачем так вышло?» Десятки раз думали: «Надо бы предупредить Алексея. Сказать, чтоб был осторожен». И постепенно стало казаться людям, что так оно и было в действительности: говорили, предупреждали. А может, и впрямь так было… Во всяком случае, споры между Гринчиком и ведущим конструктором бывали. И фразу: «Ты, Лешка, не беги. Иди мелкими шажками» — конструктор не раз повторял. Об этом я не от него знаю, от других.

— В тот день, — продолжает он свой рассказ, — не только наш был полет. Демонстрировали командованию и другие машины. Как раз перед нами взлетел один самолет. Тоже реактивный, но скорость развивал меньшую. И шасси на нем не трехколесное, а старого типа. С земли и не отличишь от обычных машин. Кстати сказать, в высшей степени полезный был самолет: на нем летчики легче привыкали к реактивной авиации… Так вот, самолетик этот черт те что выделывал в небе. Виражи, горки. Смотрю, Гринчик зубы сжал. «Ах, — говорит, — чертяка. Хорошо ходит. А ведь наш, — говорит, — лучше. Наш большего стоит». Я понял его мысли. «Леша…» — говорю…

Тут нас прервали. Вошел в кабинет — а все шли сюда без звонков, без спросу — кудрявый парень договариваться о каком-то инструктаже комсоргов. Потом вспомнили о комсомольской бригаде в сварочном цехе, и об этом был разговор. Наконец, ушел парень, я напомнил, на чем мы остановились, и конструктор продолжал:

— Говорю, значит, Гринчику, что нам с этим самолетом тягаться нечего. У него скорость меньшая, отсюда и маневренность. А наше дело — скорость показать. «Сделаем!» — смеется Лешка. — Уж это будьте уверены». Ну, тут я и сказал ему об осторожности. «Леша,— говорю, — имей в виду, на перегрузку мы пока не ходили. Площадочку дашь — и все. Машина сама за себя скажет». — «Ладно-ладно,— ответил он, — не маленький». А после стою я на линейке и вижу: Гринчик такой вираж заложил, чтобы не уйти из поля зрения, что на концах крыльев «вожжи» появились. Знаете, срывы аэродинамические. У него ж у черта, силища была!..

Зазвонил телефон. По ответам конструктора я понял, что звонят из райкома, что он — член бюро райкома, что на ближайшем бюро он делает доклад о работе парторганизации завода… Наконец трубка легла на рычаг.

– В чем же причина катастрофы? — спросил я.

— Вы хотите сказать: кто виноват? — он внимательно глянул на меня. — Бывает, никто не виноват. Понимаете? Если можно в чем-то винить Гринчика, так только в том, что он верил. Верил в силу новой техники, в машину верил. Но тогда мы все виноваты, потому что веру его не поколебали. Я вот пилил его, говорил об осторожности, а сам тоже был спокоен. Два десятка полетов мы провели — пришла уверенность… Тут другое: сами того не зная, мы вошли в новую область, никому еще не известную. Это область предзвуковых скоростей. И здесь ждали нас неожиданности. Они виноваты. Виновато то новое, с чем впервые столкнулся человек.

Нам снова помешали. Вошел деловитого вида мужчина и завел длинный разговор о заводском пионерлагере. Минут пять они «уточняли» и «утрясали».

— Он веселый был мужик, — вспомнил вдруг конструктор, когда посетитель ушел. — Здоровенный и веселый. И вера его в машину была веселая… Мы ведь еще перед вылетом встречались с комиссией. Гринчик давал объяснения. Доложил летные характеристики, особенно на скорость напирал. Кто-то задал вопрос о перегрузках: не чрезмерны ли? Гринчик ответил, что не больше прежних. Скорость стала больше, так и радиус эволюций увеличился. И еще, помню, сказал: «Будет время, вы и на транспортных отмените старые моторы». Тут все заулыбались: по тем временам это была веселая шутка. А он всерьез говорил. По-моему, от него первого я услышал слово «старая» в применении к поршневой авиации. Далеко смотрел.

– Как бы вам объяснить?.. — Мой собеседник задумался. — Был Алексей человек обыкновенный. Вы из него не делайте «сверхгероя». Простой был парень, у нас много таких. И в то же время редкостно был умен, храбр, талантлив. Может, жизнь поставила перед ним такие задачи, что он смог раскрыться до конца… Я хочу сказать, совсем не прост Гринчик, это личность выдающаяся. Он один из первых понял все значение реактивной авиации. А сколько тогда недоверчивых было! Конструкторы иные сомневались, большие ученые. Должен вам сказать, Гринчик отлично сознавал, что делает великое дело. Сказал мне как-то: «Ты не думай, что один переживаешь за эту машину. Не тебе она нужна и не мне. Знаешь, следят за нами!..» Понимаете, есть люди — видят ближнюю перспективу, есть — дальнюю видят. Есть такие, что горой встанут на защиту своего дома, а есть такие, которым вся страна — дом. Алексей истинный был патриот в том высшем выражении, когда не словами доказывают преданность, а делом… Ну, что еще? — сказал конструктор. — У нас до того дня очень сложные бывали полеты. То масло подтечет, то вибрации, то еще что-нибудь. Прерывали испытания, в лаборатории сидели по многу дней. А тут все шло удивительно гладко. И настроение было отменное. Ну, отвезли мы его с парашютом на полосу. Фотография? Нет, этого не помню. Помню, как он в машину садился. Сам я его и сажал. Лицо у Лешки было… Словом, улыбнулся он мне. Не робей, мол, все будет хорошо. Ну и…

Я увидел слезу на его щеке. Медленно текла она по неподвижной щеке и ускользнула в морщинку у рта. Долго мы молчали. Потом конструктор поднялся, повернулся к окну. А видеть там он ничего не мог: стоял мороз, снежные узоры закрыли стекла. Не оглядываясь, сказал:

— Черт его знает… Сколько лет прошло, старый уже, а вспоминать тяжело.

Шумно распахнулась дверь, вошел кудрявый парень и доложил с порога, что ребята собрались.

— О чем ты? — не понял конструктор.

— Собрались, говорю, цеховые комсорги.

— А-а-а…

— Вы хотели поговорить с ними.

— Да-да. Сейчас иду.

Мы пошли в комсомольское бюро.

— Товарищи! — сказал секретарь парткома. — Мы вас собрали для того, чтобы посоветоваться с вами о «комсомольской копилке». Полагаю, нет нужды подробно рассказывать о значении этого мероприятия. Вы сами должны понимать…

Шумливые комсомольцы с ходу перешли к делу. Надо экономить сжатый воздух. Цветные металлы надо беречь. «Конечно, мы авиация, — говорил совсем еще молодой паренек. — Нам государство ничего не пожалеет. Но надо ведь сознание иметь!» — «Я скажу об электроэнергии,— говорила глазастая девчонка. — У нас в КБ много заочников, это, конечно, хорошо. Но вот сидят пятеро в зале, чертят свои дипломы, а вокруг море света. Что бы им выключить верхние лампы…» Секретарь парткома молчал, не перебивал, слушал. В уголках его рта появилась улыбка. А глаза были красные.