Александр Дюков - За что сражались советские люди. «Русский НЕ должен умереть»

По донесениям всех погранотрядов, население Бессарабии и Буковины встречает наши части и пограничников радушно и с большим подъемом. Эвакуация населения вместе с частями румармии не отмечена, за исключением бегства контрреволюционного элемента.

По донесению 79-го ПО, население г. Аккермана встречало наши части с флагами.

По донесению 25-го ПО, население в селах Бессарабии массами выходит навстречу нашим частям с заранее заготовленными флагами, лозунгами и транспарантами.

По донесению 2-го и 23-го ПО, население Бессарабии встречает наши части приветливо и с большой радостью…. [450]

Советские войска ждало и население собственно Румынии. В городе Дорохай возникли слухи, что к городу приближаются части РККА. «Ввиду этого часть населения г. Дорохай с красными флагами, устроив демонстрацию, вышла встречать Красную Армию», – сообщала разведка 23-го погранотряда. Но Красной Армии не было, а были румынские войска, которые открыли по демонстрации огонь и убили много мирных жителей. Для профилактики румынскими властями в городе был также устроен еврейский погром. [451]

И вновь при установлении новых границ толпы беженцев стремятся на советскую сторону, а органы НКВД беспокоятся: румынские спецслужбы в этих толпах маскируют свою агентуру. [452]

В Советский Союз бежали люди из соседней Венгрии: к весне 1941 г. «уже около 20 тысяч жителей Закарпатья перешли границу и осели в СССР. Те же, кто не решался на столь смелый шаг, но верили, что жить при советском строе лучше, собирались большими группами в отдельных местах Закарпатья и ждали прихода русских солдат. В надежде на то же в Закарпатье перешла и часть населения Северной Трансильвании. Кроме того, в руководимое Шароновым полпредство поступило большое количество заявлений от подданных Венгрии с просьбой принять их в советское гражданство». [453]

В наши дни массовая незаконная миграция в Европу и США никого не удивляет: люди бегут туда, где лучше, и их не останавливают ни обязанные стрелять пограничники, ни тюремные сроки за нарушение границы.

Угадайте, о чем свидетельствует то, что в конце 30-х годов люди толпами бежали в СССР?

Теперь давайте послушаем впечатления иностранцев. Вот английский корреспондент Александр Верт, прилетел в Москву в первый же месяц войны. Что он видит?

Москва выглядела как обычно. На улицах толпился народ, в магазинах все еще было полно товаров. По всей видимости, недостатка в продуктах питания не ощущалось: в первый же день я зашел в большой продовольственный магазин на Маросейке и был удивлен широким выбором конфет, пастилы и мармелада. Люди все еще покупали продукты свободно, без карточек. Молодые москвичи в летних костюмах отнюдь не выглядели бедно одетыми. На большинстве девушек были белые блузки, на юношах – белые, желтые или голубые спортивные майки или рубашки на пуговицах и с вышитыми воротниками… Внешне жизнь, казалось, шла обычным порядком. Четырнадцать действовавших театров были, как всегда, переполнены, в ресторанах и гостиницах людей было по-прежнему набито битком. [454]

Ну ладно, Верт искренне симпатизирует Советскому Союзу. Но вот немецкий офицер Гельмут Пабст, он в октябре сорок первого воюет под Тверью. Пабст описывает крестьянские деревни: «Чистая, просторная страна с большими домами. Люди смотрят на нас с благоговением. Есть молоко, яйца и много сена. Вереницы гусей расхаживают по жухлой траве… Помещения для постоя поразительно чисты, вполне сравнимы с немецкими крестьянскими домами… Повсюду – изображения ликов святых. Люди дружелюбны и открыты. Для нас это удивительно». [455]

А вот все ближе и ближе крупные города. «Стали попадаться более густонаселенные места. Обстановка в деревнях более походит на городскую, с кирпичными двухэтажными домами и маленькими заводиками. Большинство из них имеют невзрачный деревенский вид… Довольно часты на окнах занавески и цветы в горшках. Я видел дома, обставленные мебелью с большим вкусом, блестящие чистотой, с выскобленными полами, с коврами ручной работы, с белыми голландскими печками с медной утварью, чистыми постелями и людьми, одетыми скромно, но опрятно. Не все дома были такими, но многие». [456]

То есть как ни крути, а ни голода, ни нищеты на советской земле немецкий офицер не видит.

И не он один – об этом можно судить по массовым грабежам, которыми занимались солдаты вермахта. Коль скоро нам говорят, что наши граждане перед войной жили в непроглядной нищете, то что же это богатые немцы так радостно грабили? Что отсылали родным в благополучную капиталистическую Германию? Часы, патефоны, одежда – все эти «трофеи» в преизобилии находили в обозах разбитых частей вермахта под Москвой и Ростовом.

Правда, в немецких воспоминаниях встречаются и другие описания.

Командир противотанкового расчета Готтлоб Бидерман пишет: «На пути нам встречались убогие деревушки, расположенные вдоль дороги. Русские женщины и дети пристально смотрели на нас из дверных проемов, вглядывались в нас, скрываясь за оконными стеклами скверного качества. Единственными мужчинами, которых можно было встретить, были престарелые ветераны минувших войн». [457]

Можно, конечно, отмахнуться от этого свидетельства, списав его на высокомерие истинного арийца. Бидерман и вправду относится к советским недочеловекам довольно презрительно; однако на самом деле все еще интереснее. Немецкому офицеру что Украина, что Грузия – все Россия; а описывает он, между прочим, местность вокруг Львова – то есть земли Западной Украины, лишь два года назад вошедшие в Союз, а до того находившиеся в составе Польши.

Как раз польские земли все без исключения немцы описывают как нищие и убогие. «В Польше нам приходилось достаточно скверно, – вспоминает командир 9-го армейского корпуса Герман Гейер. – Наша ставка, Соколов, был маленьким и неряшливо построенным городом… Вокруг города почва была песчаной, поля скудными, крестьяне бедны и, как правило, обременены большим количеством детей. Здесь не имелось никакой культурной жизни…». [458]

Тут-то и кроется объяснение. Первое впечатление – самое стойкое. Немцы пишут о царивших в СССР бедности и нищете, основываясь на своих впечатлениях о западных, недавно вошедших в состав нашей страны землях. Там действительно живется плохо; за два года, к тому же в условиях подготовки к неизбежной войне, поднять уровень жизни до общесоюзного Москве не удалось. [459]

А вот когда речь идет о старых советских землях, то тут о бедственном положении населения речи уже не идет; реальные в начале 30-х, к сорок первому беды ушли в прошлое.

В воспоминаниях Константина Симонова есть характерный эпизод: летом сорок первого, спеша по журналистским делам в Мариуполь, он вместе с коллегой останавливается в первом попавшемся украинском селе – пообедать в колхозной столовой. «В столовой, в которую мы поднялись на второй этаж по дощатой наружной лестнице, продавали виноградное вино, молоко, огромные оладьи, жирный борщ. Что-то веселое и доброе было в этих деревянных струганых столах, в обильной еде, в приветливых, здоровых, красивых девушках-подавальщицах. У меня было горькое чувство оттого, что мы в прошлом иногда раньше, чем это происходило в действительности, начинали писать, что люди начали жить в достатке, по-человечески, а теперь, когда они, как здесь, например, действительно стали жить по-человечески, все это летело к черту». [460]