Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

«Равным образом, – говорилось в „Проекте“, – представляется и справедливым, и последовательным принять на счет казны обмундирование не только городовых, но и полицейских служителей, а также рассыльных, которые также являются нижними чинами городской полиции и будут получать притом очень незначительные оклады содержания.

[...] В настоящее время городовые получают на обмундирование по двадцати пяти рублей, но, как показал опыт, сумма эта представляется не вполне достаточною, почему и увеличивается на пять рублей».

Штат столичной полиции было решено не увеличивать, зато предполагалось повысить денежные оклады. Например, участковому приставу первого разряда в год выплачивалось: жалованья – 1400 руб., столовых – 1400 руб., квартирных – 700 руб., на разъезды – 420. Околоточные надзиратели переименовывались в «полицейских надзирателей» и получали увеличенное денежное содержание (в зависимости от разряда): от 1000 до 1400 рублей. Городовым также устанавливали деление на три разряда, в зависимости от которых они ежегодно получали 600, 570 или 550 рублей.

Несомненно, реформа должна была коренным образом изменить положение полиции, сделать ее сильнее, поднять общественный статус стражей порядка. Однако, как это не раз бывало в России, подготовка преобразований затянулась, а когда их все-таки осуществили, ситуация уже изменилась в худшую сторону – в разгаре была Первая мировая война.

Не будем здесь подробно останавливаться на негативных процессах, происходивших в то время в российском обществе. Очевидно, что оно было больным, и это не могло не отразиться на состоянии полиции. Не делая никаких обобщений, предложим на суд читателей всего лишь одно свидетельство эпохи – описание деяний пристава 2-го Арбатского участка Жичковского и его помощника, поступивших в канцелярию градоначальника в 1916 г.:

«[...] Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок [...] Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере.

Однажды вновь назначенный околоточный надзиратель, заметив, что Меркулов торгует вином, поймал его, Меркулов об этом сейчас же сообщил Шершневу, последний вызвал к себе в кабинет этого надзирателя и сделал ему строгое внушение «не совать носа, куда его не посылают» и что он слишком молод.

На Пасху [...] пристав поручил Шершневу произвести у Меркулова обыск и найти вино, и Шершнев предупредил об этом Меркулова и в условленный с ним час явился к нему в лавку с двумя понятыми и, осмотрев все квасные бутылки, ушел с понятыми в участок писать протокол о том, что при обыске у Меркулова вина в лавке не найдено. А возвращаясь из участка, понятые эти зашли к Меркулову, купили у него спирта в лавке и с досады на такие грязные и явно преступные действия начальства напились, и теперь без гомерического хохота не могут вспомнить об этом обыске и, рассказывая о нем всюду, не стесняясь, берутся за животы» [94].

В феврале 1917 года вместе с самодержавием была ликвидирована полиция. Под улюлюканье толпы бывших городовых и прочих полицейских служителей водили под конвоем по улицам, чтобы затем заключить в тюрьмы. Однако очень скоро московские обыватели почувствовали на собственных шкурах, что значит жить в городе, где с улиц исчезли постовые и нет более надзирателей, присматривавших за порядком в околотках.

Но это уже другая история...

В след за великим поэтом жители дореволюционной Москвы предъявляли лету свои претензии: шум, пыль, неприятные запахи.

Стоило горожанам с наступлением тепла выставить зимние рамы и открыть окна, как в их жилища врывался многоголосый шум улиц. Ранним утром сон обывателя прерывали гудки фабрик и заводов, извещавшие рабочих о скором начале смены. Спустя какое-то время раздавались крики уличных торговцев, старьевщиков, бродячих стекольщиков или точильщиков.

Но подлинным испытанием был грохот и скрежет железных ободьев тележных колес по булыжной мостовой. Железо, соприкасаясь с камнем, истирало его и создавало пыль. После проезда тяжело груженного обоза, так называемых ломовиков, пыль на улице стояла столбом.

Для борьбы с запыленностью Городская дума практиковала поливку мостовых. По улицам и площадям разъезжали специальные бочки, к которым были приспособлены широкие лейки. Однако само устройство булыжного покрытия – камень укладывали на песчаную подушку – подразумевало быстрое впитывание воды, да и камни под жаркими лучами солнца мгновенно высыхали. В результате, спустя короткое время после полива, пыль снова витала в воздухе.

Кроме малой эффективности, очевидцы отмечали еще одну особенность применения поливальных бочек: они продолжали разъезжать, щедро орошая улицы водой, даже во время проливного дождя.

Машины-цистерны, появившиеся на смену бочкам, также отличались чудачествами, но уже на свой лад – у них явно имелось стремление к «звездным пробегам». На эту странность «поливалок» «Голос Москвы» обратил внимание в 1913 году:

«Казалось бы, что этой гигантской машине, занятой спокойным и полезным делом поливки улиц, решительно некуда торопиться.

На деле же веселые шоферы катаются, развивая почти предельную скорость.

Вообразите себе это чудовище, разбрасывающее вокруг себя на несколько сажен воду, мчащимся взад и вперед со скоростью хотя бы трамвая».

Господство гужевого транспорта, неразвитость канализационной сети, мусорные ящики и ямы, имевшиеся в каждом дворе, – все вместе способствовало созданию в городе особого «летнего» аромата.

Чтобы избежать жизненных неудобств, связанных с наступлением лета, москвичи перебирались за город – на дачи. В общем смысле под этим понятием 100 лет назад подразумевалось обитание за пределами городской черты, а в частности под дачей понимались и бывший барский дом, и крестьянская изба, сданная на лето, и специально выстроенные домики. Понятно, что в каждую из этих категорий дачники вселялись в зависимости от своих финансовых возможностей.