Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Сам Омон любил поесть и придавал хорошей кухне весьма большое значение.

Гордость Мюрата – приготовление им прямо на глазах посетителей почек, блинчиков и бананов «флямбе» или каких– то остендских устриц «о гратин»» [139].

Вполне возможно, что так оно и было, но наряду с этим свидетельством мемуаристки существует запись рассказа старого опытного официанта, сделанная Е. П. Ивановым:

«У Омона Шарля, бывало, распорядитель-француз перед вечером всех, простите, девок, шаншонеток соберет и так скажет: „Девушки, маймазель, сегодня требуйте стерлядь и осетрину от гостей, у нас пять пуд протухло!“ Те и требуют. Потеха-с, честное слово, потеха-с!.. Люди хорошие по вечерам съезжались, а девки все тухлятину спрашивают (по цене-с!), поковыряют ее вилочкой и велят со стола убрать. Так мы всякую дрянь продавали у Омошки. Жулик первый был, русских дураков приезжал учить!»

Эту диаметральную противоположность мнений о кухне ресторана при театре Омона вполне можно объяснить тем, что администрация потчевала осетриной «второй свежести» не всех посетителей подряд. Во всяком случае из мемуаров Н. В. Трухановой следует, что полицмейстер И. Н. Руднев не просто благосклонно относился к театру, а подчеркивал: «Мне бы везде такой порядочек иметь, как у Омона!» [140]

Насколько высокий полицейский чин был бескорыстен в своей оценке, теперь установить практически невозможно, зато хроника городских происшествий однозначно свидетельствует, что скандалы в театре Омона были вовсе не редкостью. Однажды сама Наталья Труханова, «восходящая звезда оперетты», прямо за кулисами получила несколько оплеух от обиженного ею поклонника.

Певичку А. Г. Курочку купец Винокуров подстерег после представления и надавал ей пощечин, а когда она ответила тем же, к ней подскочил некий господин Сахаров и побил ее тростью. Характерно, что в полицейском участке Винокуров еще раз ударил актрису и разорвал на ней лиф, однако она отказалась привлекать обидчиков к ответу.

Зато инженер-механик Михайлов избежать суда не смог. Перед закрытием ресторана у него возник спор с официантом: инженер утверждал, что уже расплатился, а лакей требовал за ужин сорок рублей. Для разбирательства Михайлов был приглашен в контору театра, где по какой-то случайности оказался офицер полиции. В конечном итоге посетитель все-таки оплатил счет, но, отстаивая свою правоту, он в запале коснулся пальцем мундира блюстителя порядка. За «оскорбление должностного лица» ему пришлось предстать перед мировым судьей. Единственное, что удалось сделать его адвокату, – это добиться признания от представителя Омона, что и раньше поступали жалобы на официантов: пользуясь опьянением гостей, они вторично требовали деньги за уже уплаченное.

В 1902 году на углу Садовой и Тверской улиц Омон выстроил новое роскошное здание театра. Несмотря на высокие цены (ложа, например, стоила 200 руб. [141]), новое заведение было всегда заполнено публикой. Когда в 1910 году Городская дума планировала приобрести это владение для устройства «Пушкинского городского общедоступного театра», специальная комиссия отметила после осмотра, что в зрительном зале имеется 1009 мест и 24 ложи. К тому времени Ш. Омона в Москве уже не было. Разорившись, он скрылся от кредиторов за границей, прихватив попутно 150 тыс. руб. чужих денег.

В бывшем «гнезде разврата» так и не удалось устроить просветительное учреждение [142]. После бегства Омона в нем открылся опереточный театр «Буфф», продолжавший развлекать москвичей представлениями в «кафешантанном» стиле. В 1912 году его владельцем стал И. С. Зон, по профессии содержатель буфета. Он перестроил здание, переименовал заведение в «Театр Зон» и, значительно улучшив эстрадную программу, превратил его в место, где собирались «сливки» московского общества.

В тот же период другим популярным местом развлечений был театр-варьете «Максим» на Б. Дмитровке [143]. Об этом заведении, которое его владельцы почему-то упорно называли «семейным», упомянул в воспоминаниях И. И. Шнейдер:

«У „Максима“ танцевали на светящемся полу танго, лежа на низких диванах в таинственном полумраке „восточной комнаты“, курили египетские папиросы и манильские сигары, наблюдая сытыми глазами за голыми животами баядерок, извивавшихся на ковре в „танце живота“, прихлебывали кофе по-турецки с ликером „Бенедиктин“ – изделием французских монахов. На пузатых бутылках желтели этикетки, на которых отцы-бенедиктинцы не убоялись воздвигнуть крест вместо торговой марки... »

Достопримечательностью заведения был директор-распорядитель негр Томас, «сверкавший белыми зубами и большим бриллиантом на пальце». Несмотря на явное родство с тезкой – таким же парижским варьете, в 1913 году в «Максиме» публике предлагали и «последние новости из Нью-Йорка» – «8 американских красавиц Regtimes».

Другим наследством, доставшимся Москве от Шарля Омона, был сад «Аквариум», находившийся там же, на Садовой улице и носивший прежде название «Чикаго». Омон произвел новую планировку, в саду были разбиты цветники, устроены тиры и кегельбаны, открыты ресторации. Электрические фонари, установленные на специальной башне высотой около 40 м, заливали светом всю территорию увеселительного заведения. По парижскому образцу был возведен зал «Олимпия» [144], вмещавший 1 200 зрителей (теперь на его месте находится здание театра им. Моссовета).

Сады как места общественного увеселения появились в Москве во второй половине XIX века. Их организаторы, называвшиеся тогда «содержателями», брали в аренду городские дворянские усадьбы с парками и за небольшую входную плату предлагали публике разного рода развлечения: от выступлений оркестров до демонстрации полетов воздушных шаров.

«Садовое воздухоплавание» было занятием далеко не безопасным. В «Аквариуме» однажды при подготовке шара к полетам оборвался привязной трос, и «баллон-кантив» взмыл в небо. Руководитель аттракциона Древницкий, цеплявшийся за канат, воспользовался парашютом, а рабочему, оставшемуся в корзине, пришлось открыть клапаны для выпуска газа. Шар удачно приземлился на Миусской площади, а вот невольного аэронавта нашли лежащим без сознания. Он отравился светильным газом, которым была наполнена оболочка шара. Хорошо еще, что рядом не оказалось курильщика с зажженной папиросой, а то не миновать бы взрыва.