Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Перед началом матча какой-то молодой человек долго и невнятно объясняет публике сущность правильных и неправильных приемов. Наконец начинаются поединки.

Зрители ревут от удовольствия. Очевидно, дух кулачных бойцов еще живет в москвичах. Во время схватки слышатся горячие советы, за бойцов держат пари. [...]

Три звездочки не явились, как объяснил директор, и хорошо сделали: все-таки меньше было бы этого дикого зрелища».

Возвращаясь в Зоологический сад, отметим, что в зимнее время в нем, кроме катка, публике предлагали такое развлечение, как «живая этнография» – демонстрация представителей народов Севера. Нанятые антрепренерами, они прибывали в Москву сразу несколькими семействами, со всем скарбом и оленями, ставили на территории Зоосада свои чумы, катали желающих на нартах. Иногда Первопрестольная была для них лишь промежуточным пунктом перед поездкой в Европу, например на Всемирную выставку в Париж.

В 1914 году в Зоологическом саду «гастролировали» «самоеды» (ненцы) и «зыряне» (коми). Встреча с ними осталась в памяти Наталии Гершензон: «В одно из наших посещений мы увидели там на свободной площадке большую юрту самоедов (теперь – ненцы). В ней помещалась семья – отец, мать и дети. Я все сразу поняла и оценила, как следует. Никогда не забуду злобных и мрачных лиц этих людей» [149].

Что же касается общего состояния Зоологического сада как места отдыха, то летом москвичи были от него далеко не в восторге:

«Грустное зрелище представляет в жаркий летний день наш Зоологический сад. Казалось бы, громадный пруд, масса зелени могли бы дать обывателю возможность перевести дух после раскаленной атмосферы улиц. Увы, от давно не чищенного пруда несет тяжелым, затхлым дыханием болота. Прохлады от зелени почти не чувствуется из-за чисто уличных запахов от раскаленных железа и камней, от отбросов животных, от множества мусорных куч.

Горькое чувство вызывает эта картина запустения по сравнению с зоологическими садами Берлина и Парижа. Там – они бесплатное и поучительное место гуляния. Много зелени, прекрасные газоны, цветники. У нас же за довольно высокую входную плату публике предоставляется глотать пыль, дышать болотом и обозревать чуть не наполовину пустые клетки животных.

За последнее время сад обогатился серьезным научным учреждением. Но администрации сада за специальными задачами не следовало бы забывать о прямом назначении последнего – популяризации природоведения в области животного царства. А теперь сад постепенно застраивается и научными, и ресторанными зданиями. Негде погулять и нечего посмотреть, если не считать вечерних развлечений, ничего общего с природоведением не имеющих».

К этому стоит добавить, что Зоосад особенно пришел в упадок в период 1903 – март 1904 годов, когда его арендатором был антрепренер Антушевич. Он широко практиковал неплатеж жалованья артистам, оркестру, а затем дело дошло и до служителей. При нем, как отмечал современник: «Живой инвентарь сада стал уменьшаться, корм животным стал даваться не в должном количестве и несвоевременно, ремонта совсем не производилось».

Известный ученый профессор Н. Ю. Зограф выступил в защиту Зоологического сада. В опубликованном в газетах письме он доказывал, что Общество акклиматизации животных и растений, которому принадлежит Зоосад, делает все, что может, для поддержания его в порядке. Например, большая аллея с дорожками от входа до театра «вся обсажена и обстроена вновь».

«Несчастный пруд сада, – пояснял профессор, – пахнет тиной, благодаря небывалым жарам в мае. Управление сада хотело его чистить, но за это требуют 80 000 рублей! Да и в пользу ли дела пойдет эта очистка? Пруд служит стоком нечистот со всего околотка в дождливое время; те два-три ключа, которые текут в него, имеют воду столь чистую, что довольно прибавления самого малого количества азотно-кислого серебра, чтобы обнаружить громадные количества органических примесей; речка Синичка, протекающая по трубе в саду, зовется, благодаря ее благоуханию, местным населением именем, неудобным в печати. Она течет откуда-то издалека, и по ней временами приплывают, особенно во времена бегов и скачек, целые массы отбросов, особенно заметных по громадному количеству винных и пивных пробок».

Именно из-за недостатка денег, отмечал Зограф, в театре Зоологического сада идут пьесы легкого жанра и проводится борьба. Пробовали от этого отказаться и обойтись одним оркестром – публика переставала ходить. Что же касается субсидий от правительства, то «они даются в десять раз меньше, чем требуются садом, и от городского управления – в сто раз меньшие! Да и то не всегда».

Некорректно, по мнению профессора, и сравнение московского зоосада с заграничными. Так, берлинский прежде всего живет за счет доходов с трехмиллиардного акционерного капитала, не считая принадлежавших ему облигаций. «В берлинском купечестве, – подчеркивал Николай Юрьевич, – быть акционером зоологического сада – значит быть почетным лицом, меценатом, который не боится не получить процентов или получить 1,3% вместо пяти на свои деньги. В Париже Jardin d'Acclimatation умирает, превратившись в cafe chantant, Jardin des Plantes – сад казенный, и теперешние деятели акклиматизационного общества собирают капитал в 2 000 000 франков для образования нового сада в Версале, но сада бесплатного. „Сделайте его платным, – говорил мне профессор Луазель – и вы получите у нас кафешантан“».

Конечно же, в своем большинстве москвичи совсем не собирались вникать в такие тонкости – сады их интересовали как места приятного времяпрепровождения. Вот как в описании современника выглядело посещение москвичом увеселительного сада в начале XX века:

«Миновав кассу, где ему оставлено кресло, московский прожигатель жизни бодро идет по дорожкам сада, и лицо его расплывается в улыбку при встрече со знакомыми. Быстрое пожатие руки, обмен несколькими фразами, последние городские сплетни и новая прощальная улыбка.

Толпа двигается по кругу, нарядная, веселая, изобилующая массой интересных женских лиц, которых и не встретишь днем на улицах. Модные плоские шляпки, из-под которых горят задорно глазки, изящные накидки, разноцветные платья – все это останавливает на себе внимание, но времени терять нельзя, потому что звонок призывает в зал. Там, на сцене, ярко залитой электрическим светом, звучит веселая, чуть-чуть фривольная, балансирующая между дозволенным и запрещенным, шансонетка, бойким темпом идет фарс или оперетка. Смех перебегает в толпе и иногда разражается целыми бурями, заглушаемыми взрывом аплодисментов.