Станислав Токарев - Хроника трагического перелета

«Нужда с детства мучила меня. Приехал во Францию. Мне было тяжело и больно: у меня не было ни единого франка. Я терпел, думал: полечу — оценят. Прошу Ксидиаса дать больному отцу 50 рублей, дает 25. Оборвался, прошу аванс 200 рублей, дает 200 франков (по курсу примерно в 2,5 раза меньше. — С.Т.). Без денег умер отец, без денег я поставил мировой рекорд… Кто оценит у нас искусство? Здесь за меня милые ученики заплатили (Фарман уже использовал Ефимова в качестве инструктора. — С.Т.), спасибо им. Больно и стыдно мне, первому русскому авиатору. Получил приглашение ехать в Аргентину. Заработаю — все уплачу Ксидиасу. Если контракт не будет уничтожен, не скоро увижу Россию. Прошу извинить меня».

Ксидиас-таки заставил его вернуться, ибо Ксидиасу принадлежал аппарат. Но Ефимов сумел откупиться (залез в долги), а потом в Европе летал столь успешно, что разбогател. Трудно утверждать вслед за газетными писаками, что у него вилла в Ницце, что секретарем он нанял сына русского консула в Монако. Вряд ли: ни транжирой, ни пижоном Михаил Никифорович не был. Да, сумел и деньги отложить, и купить аппараты — себе, младшему брату Тимофею, которого собственноручно научил летать и опекал всю жизнь. И, не увлекшись быстролетной европейской славою, вернулся домой, вскоре нашел выгодную службу. О, как умел беречь механизмы, жизнь, жизнь близких: дважды спас Тимошу, отговорив его от ненадежных затей. Собственно, и против бюрократов, загубивших перелет, он боролся. Но так, как умел, — вполголоса (впрочем, об этом ниже).

Попов… Вглядываясь в черты упрямого и дерзкого лица с крутым разлетом бровей над глазами, со взглядом которых, ежели обладатель их в ярости, пожалуй, лучше было не встречаться, размышляешь, чего (или, точнее, кого) больше было в нем: Дон Кихота, д'Артаньяна или (малость) барона Мюнхгаузена?

Биограф (опираясь на мемуары героя) утверждает, что Николаша в юности очутился в Южной Африке, участвовал в войне буров против англичан (старый вождь белых голландских переселенцев, боровшихся за независимость, «папаша» Крюгер и его сыны, шедшие с дробовиками против пушек, сделались тогда кумирами всех вольнолюбцев планеты, гимназисты зачитывались книжкой «Питер Мариц, юный бур из Трансвааля», пели «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…»). Но никаких достоверных подробностей о своих приключениях герой не приводит.

«Более выписал, чем вырубил себе славу», — не совсем справедливо, но и не без полного резона занес когда-то в тайный дневник злоязыкий князь Петр Андреевич Вяземский, верный и неверный друг Пушкина, о Денисе Давыдове, «бойце чернокудрявом с белым локоном на лбу». Трансваальскую эпопею Николай Евграфович, похоже, тоже «выписал». Но и без того первая, краткая часть его жизни — одиссея.

Абсолютно достоверно, например, что он участвовал в русско-японской войне в качестве военного корреспондента газеты «Русь», не вылезал с передовой.

А в 1908 году в том же журналистском качестве нашумел на всю страну, как отъявленный скандалист.

Тут вновь, увы, автор вынужден говорить о ретуши.

«Русь» издавалась сыном более чем известного Суворина, основателя и редактора «Нового времени», а понятие «нововременство» (цитирую труд историка печати А.Н. Боханова «Буржуазная пресса России и крупный капитал») было однозначно с такими, как «отступничество», «ренегатство», «подхалимство». «Новое время» именовали газетой «Чего изволите». Правда, Суворин-младший формально якобы порвал с отцом, но «Русь» до бесславного своего конца являлась дочерним предприятием и в этом качестве финансировалась.

Поначалу — в годы подъема революционного движения — ее страницам был присущ модный розовый оттенок, в период же спада физиономия явственно пожелтела. «Русь», — это пишет газета «Баку», — все колебалась, какой избрать род жизни, и избрала улицу». Уличные скандалы, «клубничка», остренькое чтиво из жизни проституток и гомосексуалистов (не напоминает ли вам, читатель, некоторые нынешние газеты, а может быть, и журнал?). И тут против нее выступила «Речь» — орган конституционно-демократической партии, возглавляемой Павлом Милюковым.

Биограф Попова утверждает, что кадеты просто решили «окончательно добить ненавистную газету, продолжавшую войну, объявленную «Русью» финансово-банковским воротилам и махинаторам». Возможно, что-то есть и в этом, но в свою очередь «Речь» поймала Суворина-младшего на том, что он не желает отчитаться перед общественностью в средствах, собранных, якобы, в «фонд просвещения». Где те 50 тысяч рублей, в каком банке, на что истрачены? Четыре года ни слуху ни духу.

Далее я вынужден процитировать книгу о Попове (ни названия, ни автора называть не хочу — стыдно. Любопытствующие пусть взглянут в библиографию). «Немалую роль во всем этом играли сионистские силы…Издателем «Речи» был Ю.Б. Бак, ответственным редактором — Б.О. Харитон, а редактором — И.В. Гессен».

Пассаж целиком в духе думских дебатов, речей В.М. Пуришкевича. Только вот понятие «сионизм» не было тогда в ходу, и «партию народной свободы» Владимир Митрофанович именовал «жидо-кадетами», а получив очередное (под негодующие выклики с левых скамей) замечание председателя, заявил, что тот «заходит слишком далеко в стремлении исключить из русского литературного языка одно из самых употребительных выражений». Протест по этому поводу был подан в письменном виде, подписанный фракцией крайних правых в полном составе.

Что до партии конституционных демократов (можно принимать или не принимать что-то, написанное или сказанное А.И. Солженицыным, но нельзя в этом с ним не согласиться), она объединяла, особенно в первые годы, вокруг себя «все научные круги, все университетские, все художественные, литературные, да и всю инженерию тоже». Либеральные круги, левое крыло официальной оппозиции режиму.

Одним из ездивших в Киев репортеров был Николай Попов. Вернувшись и прочитав заметку, явился в Эртелев переулок — вдвоем с приятелем, в квартиру Милюкова, и, молодой (пятнадцать лет разница), здоровый, тренированный, нокаутировал близорукого миролюбивого магистра русской истории. На глазах жены и детей. Разбил очки, выбил зуб.

Скандал разразился на всю страну. Общественность засыпала Милюкова телеграммами соболезнования, возмущения беспардонным хулиганством. Писали Короленко, Бунин, Брюсов… Депутаты Думы — от октябристов до социал-демократов — явились лично засвидетельствовать свои чувства. Половина сотрудников «Руси» в знак протеста вышла из редакции.

Возмущена была вся русская журналистика.

Дело было передано в суд.

Собственно, скандал стал началом конца газеты «Русь» — вскоре она, как тогда говорилось, почила в Бозе.