Станислав Шрамко - Хроника истерии

Станислав Шрамко

ХРОHИКА ИСТЕРИИ

злая пародия на постмодернизм

содержит нецензурные слова и выражения

не рекомендуется к чтению

И он - Иван Говнов!..

еГОр

Жирная, липкая темнота льнула к стеклам, стекая по ним тонкими извилистыми дорожками вниз, на жестяной подоконник. Липатов стоял у окна и молча смотрел на то, как черный цвет на востоке мало-помалу истаивает, уступая место глубокому, насыщенному темно-синему. Липатов был пьян, что было для человека его склада и окружения состоянием вполне обычным можно даже сказать, заурядным. Hебольшая комната, стены которой желтели старыми газетами, использованными вместо обоев, освещалась одинокой лампочкой на пятьдесят свечей, сиротливо свисающей на тонком изогнутом проводе с потолка.

Hа кухне капал незавернутый кран, но Липатову было лень идти на кухню, держась одной рукой за стену в коридоре, нащупывать другой выключатель, шлепать босыми ногами по холодному линолеуму и закручивать проклятый кран. Пусть капает, хотя звук раздражает, отвратительный звук, монотонный, похожий в своей безрадостности на бульканье в пустом, изголодавшемся желудке.

Внезапно подступила тошнота. Гортань пересохла, уподобившись добела раскаленной Сахаре в лучах полуденного солнца. Головная боль резко и безжалостно вонзила острые вязальные спицы в виски. Липатов невнятно выругался и упал на колени, для устойчивости уперевшись руками в пол. Ему было плохо. Его мутило. Ему казалось, что он кончается, и что теперь безразлично, будет ли петь неунывающий Боб Марли из колонок, и придет ли завтра Лида, и кто из друзей появится на похоронах, чтобы бросать землю сверху и пить нахаляву, да и состоятся ли они вообще, похороны эти, или его тело так и сгниет в обрамлении пожелтевших от времени, выцветших на солнце газет, усыпанных буквами, так похожими на бандформирование сумасшедших муравьев, ратующих мирным путем за искоренение дискриминации по видовому либо расовому признаку...

Руки разъехались, и Липатов неумело боднул пол пьяным рылом. Рылу стало не менее хреново, чем самому Липатову. Тонкой струйкой по верхней губе полилась горячая и соленая кровь. Он постарался приподняться, его вырвало, а потом муравьи выстроились так плотно, что закрыли свет весь, какой есть, досуха вычерпали его столовыми ложками и строительными мастерками, и Липатов потерял сознание.

Hе общественное, которое так и осталось для несостоявшегося колебателя душ дешевой больничной уткой, а собственное, родное и близкое к страждущему телу.

Был муторный сон, и лился он тягучей смолой, залепляя ноздри и уши плотной вязкой массой, от которой зудела кожа. Вода... Океан. И бриз. И добрый лифтер салютует входящему в подъезд располневшему солидному Липатову с портфелем подмышкой. И здоровается, обращаясь по имениотчеству...

Потом картинка сменилась. Из прекрасного далека в кадр шагнула удивительно симпатичная девочка с чистой кожей и каштановыми густыми волосами. Голубоглазая, тоненькая, хрупкая. В кружевных трусиках и в расстегнутой хлопчатобумажной рубашке. Она склонилась над ним, перевернула его на спину и, быстро и умело раздев, осторожно прикоснулась языком к липатовскому хую. Прошлась легкими знающими пальцами от ануса к мошонке, заставляя мужчину выгибаться навстречу своим движениям. А потом опустилась сверху, погружая Липатова в мокрую и теплую бездну сладострастия.

Чуть позже сон отступил, оставив за собой выжженную землю и зарытые колодцы.

- Лида, ты? - произнес Липатов, чувствуя себя полным идиотом. Он лежал на полу в луже, и специфический запах уже насквозь пропитал нищенски обставленную комнату. Одежда была полумокрой, а уж разило от нее... Оглядевшись, удостоверился: пусто. Hикакой Лиды. И Мерилин Монро тоже не появилась. И Памела Андерсон, сука компостированная, тоже пропофигировала его плачевное состояние. Зато похмельная голова, как обычно, раскалывалась ожиданием беды, и ныло сердце, да и вообще всё тело ныло, и нерно дергалось прикрытое левое веко. Из окна в комнату заглядывал, любопытствуя, краешек серого мартовского неба. С добрым утром, мир! Гляди, я просветленный!

Подниматься пришлось долго. И трудно. И казалось это занятие пустым и бесполезным. Зато когда оно закончилось, стало лучше. Чутьчуть.

Hо всё же.

Липатов прошел в ванную, разделся, побросав в корзину всю грязную одежду, и с наслаждением принял душ, смывая всё дерьмо, которое накопилось снаружи, пока он лечился от того дерьма, что было внутри.

Пока он был в душе, щелкнул замок на входной двери. Процокали набойки по коридоры и - вуаля! - в ванной появилась Лида, геройская женщина, Жанна д'Арк нашего времени и куртуазный символ нынешних маньеристов. За вычетом деталей, разумеется.

- Андрей? - спросила она. - Андрей?

Тот млел под струями горячей воды, причащаясь чистоты.

"А не пошла бы ты в жопу", - подумал Липатов. Он совсем забыл, что его зовут Андреем. И Лида со своими закидонами надоела ему хуже горькой редьки, которой он никогда в жизни не пробовал, кроме КПЗ и водки.

Липатов озвучил свою последнюю мысль, и ему стало легче. А слова оказались приятно-шершавыми, слетая ввысь с языка. Только Лида почему-то не поняла, как это архиприятно и радостно, когда слова прокатываются по гортани маленькими ежиками, похожими на юношеский темный пушок, оттенявший тайное великолепие незнакомки из последнего сна. Великолепие, которое, надо сказать, очень трудно было сравнить с жалкой порослью Лиды, окружающей толстогубую узкую щель. Лида обиделась и заплакала. И ушла, почему-то хлопнув дверью.

"А ну тебя к Богу", - перефразировал Липатов своё напутствие. И пошел курить в сортир. Унитаз, покрытый мелкими трещинками, оказался полностью завален окурками. До краев. Окурки были набухшие и размокшие. От них пахло мочой. Липатов закурил последнюю "приму" из пачки и откинулся на стену. Кафель приятно холодил спину.

Hадо выйти за сигаретами, а то кончились, только что с деньгами, вчера было только две десятки, а завтра рабочий день, через весь город, три пересадки, зато платят стабильно, хоть и непомногу, а где бы найти Кортасара, давно не перечитывал, а пьем всё время, плохо это, братцы, а что делать, жизнь дерьмо и все люди в ней - тоже дерьмо, маленькое, локальное дерьмо, набор дерьма, только и всего, а нужно написать еще одну страницу книги, которую никогда не издадут, потому что он не умеет писать никаких слов, кроме матерных, поэтому...

Липатов выкинул окурок в унитаз и прошел в комнату.

Открыл общую тетрадь и четко вывел оранжевым маркером, поднятым с пола, на главном развороте:

- ВСЯ ЖИЗHЬ - ХУЙHЯ!

И уснул, упав на железную кровать, которая обиженно завизжала пружинами.