Владимир Карпов - Люди долга и отваги. Книга вторая

Попрощался Василий Кандыбин с бойцами своей 2-й кавбригады, поцеловал на прощание Знамя. И — в путь.

Воспоминания волнами наплывали, захватывали комиссара, уносили к лихим кавалерийским атакам. Чтобы не поддаться тоске, Василий поправил портупею, на которой висела именная серебряная шашка — награда за храбрость, проверил переметные сумки, подтянул подпругу и сказал себе: «Мы еще повоюем!» Сказал вслух, твердо, словно отдал приказ на всю жизнь.

Среднего роста, в длинной кавалерийской шинели, перетянутой командирским ремнем, серой кубанке с голубым верхом, Кандыбин шагал по улицам станицы, всматриваясь в лица прохожих, надеясь повстречать знакомых, поскорее узнать у них о матери, сестре, брате. Гремели воскресные колокола на станичной церкви. Чуть в стороне от колокольни гудел базар. Улицы заполнили женщины в ярких платках и сарафанах, седобородые старики в черкесках. На базаре полно бричек, на которых приехали казаки и иногородние с битой птицей, кабанчиками, салом, хлебом, вяленой рыбой. Кричали голосистые торговки, расхваливая виноградное вино, соленые арбузы, огурчики. Такого давно не было. Тут же торговали керосином, мылом, мануфактурой. Базар шумел празднично, беззаботно. Это передалось и Василию. Он широко улыбнулся, радуясь, как празднику, пестроте базара. Ожила станица!

На главной площади, где размещались Совет, почта, банк, тоже было многолюдно. Оглядывая знакомые до каждой щербинки здания, он вспоминал площадь, какой ее видел на рассвете вьюжного февральского утра восемнадцатого года, когда вел по ней красногвардейцев в атаку против белоказаков, поднявших мятеж. Кандыбин замедлил шаг, остановился перед старым осокорем со щербатой корой, прикрывшим его тогда от пуль. А вон и здание Совета, на нем развевался яркий от солнца и голубого неба красный флаг. Ни тогда на площади, ни потом в походах — никогда Василий не задумывался о смерти. Может быть, потому, что молод? Но двадцать лет не считали в те времена молодостью. Парни мужали рано, рвались в бой, становились бойцами. А Кандыбин успел прожить уже двадцать пять лет.

«Ежели до улицы Мостовой не встречу знакомых, — загадал Василий, — значит, мама здорова». На военного, ведущего в поводу коня, встречные не обращали внимания. Мало ли теперь мужиков ходит в военной форме… Мысли Василия перенеслись к матери — Марине Никаноровне, веселой, ласковой женщине. Вспомнил ее голос, мягкий и чистый, как серебро, спокойную походку. В нескольких шагах от дома всем сердцем понял, как эти годы ему не хватало матери. От томительного ожидания Василий напрягся, как струна. Кто бы мог подумать, что у этого отчаянного рубаки, храбреца так много еще не растраченной нежности от детства. Не в силах двинуться с места, Василий разглядывал свежевыбеленную хату, небольшой, еще темный цветник под низкими окнами. Печь под навесом, где мать готовила обеды. Все во дворе прибрано: лопата, грабли, вилы стояли у стены хаты. Сколько он помнил, мать всегда любила чистоту. Чуть выдалось время — белит хату, печь, приводит в порядок земляной пол. Пока стоял Василий возле хаты, никто не появился. «Есть ли кто в доме?» Конь, просясь на отдых, нетерпеливо вскинул головой. «Но-но, не балуй, — одернул его Кандыбин, — успеешь еще, настоишься». Открыл калитку, собираясь вести коня к сараю, где хранилось сено. Но за спиной послышались легкие шаги, металлически звякнули дужки ведер. Василий, не выпуская повода, круто повернулся. Оставив на дороге полные ведра, как птица крылья, разметав руки, в белом платочке, съехавшем на затылок, к нему, причитая, бежала мать.: «Васенька! Сыночек мой! Объявился! — И повисла на нем, забилась в рыданиях, словно в беспамятстве повторяя: — Сыночек… Живой!» На крик матери пришли Ауловы. Из хаты выбежал в расстегнутой рубахе подросток, вопросительно уставился на Василия.

— Борис, брательник! — узнал Кандыбин. — Ну и вымахал, настоящим казаком стал.

— А то, — зарделся Борис. — Здравствуйте…

Василий не дал договорить, притянул к себе. Лошадь, воспользовавшись, что хозяин занят, тут же потянулась к ведрам, осторожно опустила бархатные губы и втянула в себя прохладную речную воду.

— Не балуй! — снова окликнул Василий. Лошадь, озорно наклонив голову, сверкнула белками глаз, нехотя оторвалась от ведра.

— Та хай пьет, — мать махнула в сторону лошади рукой, — если не запалил.

— Я не гнал, совсем сухая, — Василий провел ладонью по крупу. — Пей! — похлопал он по шее коня.

Мать не отходила ни на шаг. Выбрав минутку, прижалась к скуластой щеке сына, шепнула:

— Мне сказывали, что ты убитый, а я не верила. Ты вон какой у меня красивый, только худой и черный. Что же стоим? Заходи в хату, — заторопилась мать.

— Борис, веди коня! — Кандыбин передал брату повод, стащил переметные сумы и, весело дзинькая шпорами, вошел в сени. Снял шинель, кубанку. В доме, как и во дворе, за эти годы мало что изменилось. В большой комнате стояла печь. У стены за занавесками — посуда на полках. В горнице — большой стол с венскими стульями, платяной шкаф. На стенах — выцветшие от времени фотографии. Была тут и его фотография в казачьей форме, как призывался на царскую службу.

— Чудом спасла, — Марина Никаноровна кивнула на фотографию.

Василий вскинул брови.

— Когда белые захватили Отрадную, искали тебя ихние офицеры. В хате все перерыли. Потом вот эту карточку со стены отнесли на виселицу, мол, к смерти приговариваем, смотрите станичники… Я ночью к той виселке пробралась, унесла карточку.

Если бы это рассказал кто-нибудь другой, а не мать, он бы не поверил. Сказка какая-то, да и только.

— Стоило вам, мама, рисковать из-за карточки. Вот же я перед вами, завтра сходим на базар, рядком снимемся, — обнял Василий за плечи мать.

— Спасибо, вижу, что живой. — Она вглядывалась в лицо сына, чистое, добродушное, ее глаза наполнились слезами. — Не обращай на меня внимания.

Но то были слезы радости. Когда они текут, нет повода для беспокойства.

— А батька Трофим наш в песках погиб. Ироды треклятые, сколько горя принесли. Плохо жила, теперь полегче, Борис помогает по хозяйству. Ксению замуж выдала. Сейчас примчится, они недалеко живут.

— За кого?

— За Фому Федосеевича Крыгина, должен помнить.

Дверь распахнулась. На пороге, сверкая белозубой улыбкой, появилась сестра, крепкая, ловкая, красивая.

— Братушка! Милый! — кинулась Ксюша к Василию, горячими руками обвила шею. И ну целовать.

— Отстань, стрекоза, задушишь брата, — любуясь детьми, смеялась мать. Давно ей не было так хорошо. — Птахи мои милые…