Тихон Астафьев - Гильзы в золе: Глазами следователя

Каков у меня муж? Бесспорно, спокойный, порядочный человек с довольно милой внешностью. Жили мы до последнего времени, скажу прямо, хорошо. Внешне наша семья — одна из интеллигентных и порядочных в райцентре: я учительница, он медицинский работник, провизор аптеки.

И если мы все-таки расстанемся, то большинство знающих нас только разведут руками. Я говорю — большинство, потому что близкие друзья о многом догадываются.

Муж за время нашей совместной жизни еще ни разу не сказал мне грубого слова. У нас чудесный сын трех лет, Николашка, названный в честь деда.

Вот так все выглядит внешне, если не заглядывать вовнутрь.

Начну издалека. Еще будучи на втором курсе, я впервые полюбила. Я много встречалась с ребятами, всегда пользовалась у них успехом, но тогда полюбила впервые, полюбила всей душой, любовью зрелой девушки. Я впервые поняла силу мужских рук, опьянение поцелуев, я полюбила свет, которым внезапно засиял мир вокруг меня. Но судьбе было угодно разлучить нас. Я сходила с ума. Я не могла видеть ни одного парня. Они стали противны мне.

Почему мы расстались? Он был страстным юношей, а может быть, и мужчиной, и когда потребовал от меня самого большого, получил отказ. Он сказал, что я недостаточно люблю его, и ушел. Ушел навсегда. Я была горда и не жалею об этом. Так уж я была воспитана. О моих страданиях он ничего не знал. Потом, через полтора года, когда все более или менее улеглось, я стала встречаться с Алексеем, моим нынешним мужем. Мне пришлась по душе его покорность, я могла делать с ним, что хотела. Он был тих, послушен, ласков, как теленок. Это меня и подкупило. Мне всегда казалось, что если муж любит, спокоен, то жизнь семьи будет хороша. Но я не все знала, потому что мне было всего двадцать три года. Да и сейчас мне еще не много, только 26 лет и 3 месяца, и я отношусь к привлекательным женщинам. И, как сказал один наш учитель, «видная, очень видная женщина».

После замужества первый и второй годы были трудны. Сын, я одна, его болезни, дом, работа — некогда было вздохнуть. Но вот теперь я вошла в норму и часто на досуге размышляю.

У мужа обнаружился огромный изъян: он бесцветен, скрытен, замкнут. От него ничего не услышишь — ни о прожитом дне, ни о его мыслях и думах. Он не может разделить мое хорошее настроение или печаль, он не понимает меня.

Когда я была по уши загружена домом, я была рада этой тишине вечерней, а теперь она меня гнетет, давит! И он не может этого понять.

Перед самыми каникулами в моем классе (я — классный руководитель) дети разбили стекло стенгазеты и лампочку. Прихожу на большой перемене. Один мальчик, Сережа Ковалев, боится на меня взглянуть. Подзываю к себе. Отходим в сторону. «Это ты, Сережа, лампочку разбил?» — «Нет, Юлия Ильинична, мы тапочками бросались. Это Коля Стрешнев. А я вот здесь стоял». И показывает место напротив стенгазеты. «А твой тапочек, значит, сюда летел? — спрашиваю. — Значит, это ты стекло разбил?» — «А стекло, — говорит, — я». — «Завтра приноси стекло и вставь», — говорю.

На уроке спрашиваю детей: «Поднимите руку, кто разбил лампочку?» А сама знаю, Стрешнев. Молчат все. Тогда я говорю: «Нехорошо, дети. Какой-то нечестный мальчик лампочку разбил, а Сереже Ковалеву придется покупать. Вот ведь есть один такой в нашем классе!»

Я, конечно, могла бы попросить Стрешнева встать, могла бы сделать ему внушение, могла бы сказать, чтобы он завтра принес новую лампочку. Но мне была нужна не она. Мальчик должен был признать проступок. Я была рада, когда Коля Стрешнев встал, красный и пристыженный, и, глядя в парту, выдавил:

— Это я. Я завтра принесу лампочку.

Обычно муж не слышит того, что я рассказываю ему, хотя делает вид, что мой рассказ для него интересен.

— А я бы выпорол их обоих, — заметил назидательно он в этот раз. — Дольше помнится. Я уроки своего батеньки до седых волос не забуду. А твои эксперименты завтра вылетят у них из головы.

Продолжать рассказ о впечатлениях дня мне уже не хотелось…

Я боялась, что если появится клочок светлого неба, то многое может измениться в моей жизни. И это новое и хорошее появилось. Теперь я в смятении.

Я никогда не позволю себе дурного поступка, хотя я теперь и женщина, зато чувствовать, мыслить так, как мне подсказывает сердце, мне никто не властен запретить: ни муж, ни штамп в моем паспорте.

Может быть, я дурная женщина, но мне часто приходит вопрос, почему человек не борется, не отвоевывает свое счастье?

Уйди я сейчас от мужа к любимому, все осудят. Если же люди живут, не любя друг друга, чуждые один другому, они в глазах окружающих вполне порядочные. А между тем душа переполнена силой и чувством, и я расцвела бы от счастья сама и сделала бы счастливым другого.

Он окончил сельскохозяйственный. Инженер в совхозе. Приехал к нам год назад. Увидела его и показалось — всю жизнь искала. Он очень напоминает Василия, мою первую любовь.

Потом мы виделись в райисполкоме. Он развит и умен. Говорить с ним можно обо всем и без конца. Он неисчерпаем и жизнерадостен. Мы часто встречаемся. Он переехал жить в райцентр, чтобы чаще видеть меня.

Красноречивее всего глаза и жесты. Я стала понимать его. Он мне внушает, что женщина в 26 только начинает жить, и если она сильная, то изменит жизнь, не считаясь с условностями.

«Зачем ты приходишь, любовь, когда ты не счастье, а стыд», — часто спрашивала я себя. Теперь я уже не пугаю себя этим вопросом. Пришел другой вопрос: почему я должна жить только для мужа, приносить себя ему в жертву? Почему? Я поняла, что муж выдал себя не за того, кем был. Он оказался не столько наивен, сколько безлик, не столько добродушен, сколько безразличен ко всему, что не касается его, не столько тих и доброжелателен, сколько боязлив (не желает ввязываться в истории), не столько флегматичен и неразговорчив, сколько скрытен (таит мысли, в правильности которых не сомневается). Он злопамятен и обидчив. Этого я раньше не замечала. Он просто избегал столкновений.

Вначале муж говорил, что я его разлюбила. Ничего не знал. Но потом ему кто-то обо всем рассказал, и теперь моя жизнь стала невыносима. Если и раньше он не был разговорчив, то теперь вообще молчит, как бревно. Он меня просто не замечает. Если я обращаюсь к нему с вопросом, он молчит, словно лишен слуха.

Он не упрекает меня. Он истязает меня молчанием. Он хочет, чтобы я думала, что я такая гадкая, что недостойна его. Сухарь и недалекий человек!

Когда он входит, хмурый и молчаливый, как инквизитор, молча берет что-нибудь в моей комнате и молча выходит, я испытываю к нему неприязнь. Он перестал есть то, что я готовлю, и ходит в столовую.

Но хватит о нем.

Вчера я опять увидела того, о ком мои мысли, и проснулась сегодня с ощущением, что случилось что-то прекрасное, которое ворвалось не только в мою душу, но и внезапно разлилось вокруг. Казалось, оно присутствует в этих старинных с хрипотцой часах, разбивающих день на ровные, удивительно прекрасные отрезки времени, в этих коричневых с белой опушью почках, готовых распуститься зелеными листиками, и в шаловливых глазках воробья, весело раскачивающего ветку.