Тихон Астафьев - Гильзы в золе: Глазами следователя

Хорошо, думаю. Походи-ка в моей шкуре. Подумай, отчего она умерла, как я думал, отчего она меня разлюбила. Хоть и знаешь — не ты виной (я тоже знал, что не виновен в том, что она разлюбила меня), а думай, Я тоже думал. Вы мне, думаю, червячка в душу посадили, а теперь сам поноси-ка его.

Он опять обратил взгляд на унылый булыжный двор.

— А ее вроде бы сначала жалковато было. Любил я ее. Видел в ней то, что самому недоставало. А потом нет-нет, а порой подумаю: «Ты вот умная была, все в облака стремилась, хотела многого, а потеряла все».

В поисках свободного кабинета в комнату заглянул один из городских следователей. Провизор повернулся к двери. Когда дверь закрылась, он продолжал:

— Все складывалось хорошо. Все продумал. И сам все погубил. Собственной неосторожностью. Помните, когда вы спросили про второе письмо? Зачем бы мне говорить о нем? Этим и погубил себя. Хотелось поскорее заполучить его и уничтожить. Про конверт и про марку в нем упоминалось. Думаю: дочитаются. Какая такая марка, спросят, зачем? А ведь совсем не нужно было мне это письмо. Только сейчас осмыслил. Мне ведь достаточно было получить назад конверт с отравленной маркой, тот, что вы мне отдавали. И шабаш. Никаких улик… Как в детстве. Строишь, строишь из кубиков замысловатый дом и сам же его нечаянно развалишь.

Провизор смолк, глядя на новую обложку, где стояли его фамилия и статья уголовного кодекса. Он помнил надпись на прежней: «Дело о самоубийстве Ю. Ворониной».

— Вот так и заменил я себе обложечку.

Арестованный не строил иллюзий на тот счет, что суд сохранит ему жизнь.

— Вот если бы дневничок этот не попал вам. Тогда бы иной разговорчик…

Провизор не ошибся в предположениях. Приговор оказался тем, какого он ожидал.

Босые ноги Мокрецова всунуты в стоптанные полуботинки без шнурков, одежда — грязные тряпки.

Он поджег собственный дом. Пожар погасили соседи, вытащив через окно трехлетнего ребенка.

— Пьющий я, — говорит он, глядя мимо собеседника. — Незадолго до случая много пил. Ну, и напала на меня чума: голоса стали слышаться. Как будто окружают. Заперся я в комнате, а они сквозь дверь прошли. Чьи-то глаза на меня прямо с двери уставились. Облил я их керосином и поджег. Теперь вот и сам понимаю, что чума была, а приходится объясняться: могут подумать, что злоумышленно дом поджег. Жена первая скажет. Она готова меня в ложке воды утопить, не подумайте, что тихая. Я же, в сущности, больной. Дипсоман. За последние годы новых брюк не износил. Неделю полежат — и пропиваю. А ведь раньше бухгалтером работал, с галстуком ходил, в шляпе. Вот она, жизнь-то какая…

Анна Мокрецова, сухая женщина с потухшим взглядом, на вопросы отвечала нехотя. Ее слова были окрашены каким-то болезненным, глубоким раздумьем. Казалось, она не видит пользы ни от вызова мужа в прокуратуру, ни от собственного пребывания у следователя.

— Не будет он лечиться. Если вылечится, тогда ему работать нужно. И по дому управляться. А работать он не хочет. Говорит: «Ишак — полезное животное, но я им быть не желаю». Не пьяный говорит, трезвый. А пока пьет, спроса с него нет. «Больной, мол. Дипсоман». И все на него так смотрят.

Следователь прокуратуры Карасева направила Мокрецова на принудительное лечение.

Не прошло, однако, и года, как Мокрецов и следователь встретились вновь. Бывший бухгалтер не оставил склонности к спиртному и не обрел желания поступить на работу.

Когда жена отказала ему однажды в деньгах на выпивку, он спорол каракулевый воротник с ее зимнего пальто и отдал воротник на рынке за бутылку. Домой возвратился нетрезвым.

— Так ты меня в «Орловку» хотела определить? К сумасшедшим? Думала пропаду, а ты будешь наслаждаться? Тебе, значит, стыдно? Я пьяница, я алкоголик!

Он жестоко избил жену, связал ее вещи в два узла, вынес на огород и, облив керосином, поджег. Чтобы тряпки лучше горели, Мокрецов ворошил их лопатой.

Покончив с ними, он вернулся в дом и топором стал сокрушать в комнате все, что мог: зеркальный шкаф, телевизор, радиоприемник, диван — вещи, купленные после продажи половины дома.

Вызванный женою милиционер пришел в тот момент, когда Мокрецов завершал разрушение мебели.

— Па-ггади, сержант, я его в щ-щепки!

От стола со звоном отлетела дубовая доска.

— Теперь забирай меня!

Сидеть, однако, Мокрецову долго не пришлось. Он написал жене записку, где клялся, что бросит пить, слезно просил простить его, уверял, что не пройдет и года, как он заработает то, что уничтожил, умолял последний раз поверить ему.

Сердце женщины мягче воска. Анна Мокрецова на следствии заявила, что драка была обоюдной и что ради детей просит выпустить мужа. Суд определил Мокрецову условное наказание, и в тот же день бывший бухгалтер пришел домой.

Первой его заботой было отыскать в доме порожние бутылки и банки, вымыть их и отнести в магазин. Оттуда ой вернулся с четверткой.

— Ты, змея, думала, что я тебе правду написал? — проговорил он, злобно усмехаясь. — Х-ха! Я вышел потому, что обманул тебя. А то бы ты сгноила меня там!..

Впрочем, следователю Карасевой, приехавшей спустя неделю в дом Мокрецовых для осмотра места происшествия, об этом разговоре ничего не было известно, как не было известно и о том, каким образом складывались отношения супругов после возвращения хозяина.

Половина дома, где жили Мокрецовы, состояла из комнаты, кухни и небольшого коридора. Из коридора в кухню вела новая, некрашенная дверь. Ее поставили вместо сгоревшей при пожаре. Потолок в коридоре отсутствовал, его выломали во время пожара, чтобы спасти крышу. Остались две балки, почерневшие от копоти. На одной из них, в петле из бельевого шнура и висел труп Григория Мокрецова, с головою, неестественно склоненной на бок, и руками, опущенными вдоль туловища.

Уже с первого взгляда петля представлялась нетипичной. Между головой трупа и балкой почти не оставалось свободного пространства.

На правой ноге был обут стоптанный ботинок, на левой одет спущенный грязный носок с дыркой у большого пальца. Одежда носила обильные следы непросохшей грязи.

В коридоре и кухне толпилось множество любопытных. Те, кто не попал в дом, заглядывали с улицы в окна.

Милицейский шофер удалил из помещения посторонних. Следователь и судебный врач приступили к осмотру.

Описав в протоколе позу трупа и состояние одежды, следователь перешел к осмотру домашней обстановки.

Следов борьбы или самообороны в квартире не отмечалось. Вещи оставались на местах, железные кровати были заправлены.