Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

В Сибири Валентин разыскал "таежников", загнанных в тайгу энкаведистами повстанцев. Говорил с ихвожаками и спрашивал:

— Скоро-ли начнется всеобщее восстание против советской власти? Ему ответили:

— Скоро только котята рождаются. Не торопись, однако, паря. И добавили:

— Слыхать, что на Украине народ, однако, бунтует.

Валентин поехал на Украину; встретился там с теми, которые сохранились от времен кровавых восстаний крестьян против колхозов. Однако, слова украинцев напомнили ему то, что он уже слышал в тайге, а один из недобитых энкаведистами партизан коротко и грубо оборвал его вопросы:

— Не лезь поперед батька в пекло…

В Киеве Валентин услышал, что, будто бы, на Кавказе идет "малая война" горцев против большевиков и устремился туда. Слухи об этом хотя и подтвердились, не сильно устарели. Война абреков уже закончилась заключением мирного договора с представителями советской власти в горах. В одном из горных аулов старый абрек сказал Валентину:

— Красные дети шайтана и свиньи вчера клялись быть мирными и не трогать горцев, а сегодня плюют на этот мир. Мы еще будем воевать с ними.

— Когда? — спросил юноша. Старик развел руками.

— Это знает один Аллах. Может быть, пух на подбородке твоем станет седою бородой, прежде чем шашка правоверных выкупается в крови коммунистов…

Более двух лет скитался Валентин Изосимов по стране, стонущей под игом коммунистов и постепенно его охватывали отчаяние и невыносимо-гнетущая тоска. Рушилась последняя надежда, которой он жил. Он хотел бороться, а ему советовали запастись терпением и ждать до седых волос. Родина, куда так стремился юноша, освобождения которой так желал, окружила его пустотой, всеобщим страхом и неопределенным ожиданием какого-то лучшего будущего. Он не выдержал этого и сдался. Пошел в Северо-кавказское управление НКВД, рассказал о себе все и попросил, чтобы его расстреляли. Там очень обрадовались "белобандиту с той стороны":

— Вот хорошо, что вы сами пришли. Ведь мы вас давно ищем.

Главный из энкаведистов, — начальник управления Булах, — пожав плечами, заметил при этом:

— А все-таки, какой дурак!

***

Смертники нашей камеры были приблизительно такого же мнения о Валентине Изосимове, как и Булах. Нам его история казалась невероятной и очень глупой.

— За каким чортом притащились вы сюда, в этот ад? Что вам понадобилось тут? Ради чего сделали такую непроходимую глупость? — спрашивали его.

— Я так рвался на родину. Так мечтал о ней, о России, — отвечал он.

— Вот и дорвался до камеры подрасстрельных… Его рассказы о жизни в Манчжурии, Китае и Японии вызывают у нас восклицания зависти и восхищения:

— Вот это жизнь! Нам бы так пожить. Хоть один денек.

По его красивому, еще не испорченному тюрьмой лицу проходит тень совсем не юношеской скорби. Такая же скорбь смотрит из глубины его голубых, лишь слегка тронутых тюремной мутью глаз.

— Ах, господа, все это не то, — произносит он печально. — За границей все чужое, бездушное и часто нам враждебное.

— Значит, тут вы нашли родное?

— Да. Здесь моя Родина. Хотя и не такая, какою я представлял ее в мечтах.

— Такая, что советские граждане готовы бежать от те на край света.

— Вы говорите это потому, что не жили вдали от Родины и не знаете, какой страшный, терзающий сердце; и душу зверь, тоска о ней.

Смертники пожимают плечами…

Много позднее я понял этого русского юношу, испытав на чужбине тоску о родине.

Валентина Изосимова требовали в Москву для окончания следствия по его "делу". Булах изо всех сил старался воспрепятствовать этому и, закончив следствие, расстрелять в Ставрополе редкого для Северо-кавказского управления НКВД "настоящего белогвардейца и шпиона с той стороны".

В конце концов старания Булаха увенчались чекистским успехом.

Чех Томаш Кумарек, подобно Валентину Изосимову, тоже рвался на родину. Только его мечты и стремления были несколько иного сорта. Он мечтал попасть в "отечество трудящихся всего мира", в заманчивый для многих простаков за границей "советский рай".

Путь Томаша Кумарека в этот "рай" лежал через одну пражскую пивную. Его любимым занятием были разговоры с приятелями за кружкой пива, которое он считал лучшим в мире напитком. А самое лучшее пражское пиво подавалось, — по 'его мнению, — в пивной пана Прохаски, что возле обувной фабрики Батя, на которой Томаш работал заготовщиком. Разговоры в пивной были разные, но чаще всего о политике. В разговорах и спорах всегда побеждали "красные", умело пользуясь аргументами, почерпнутыми ими из советской пропаганды. С каждым вечером эти аргументы казались Томашу все более неопровержимыми и привлекательными. "Красные" рассказывали о Советском Союзе так много хорошего и так красиво, что заготовщик начал считать эту страну действительно раем на земле. А кому же не хочется попасть в рай? Захотелось этого и Томашу.

Единственное сомнение вызывал у него только "пивной вопрос". До встречи с "красными" Томаш был твердо убежден, что лучшее в мире пиво делается в Праге, а продается в пивной пана Прохаски. Однако, за несколько вечеров "красным" удалось доказать заготовщику иное:

— В Москве пиво не хуже. Туда из, Праги недавно поехали лучшие пивовары и владельцы самых известных пивных.

К этому сообщению было еще добавлено и весьма заманчивое обещание:

— Если тебе посчастливится попасть в Москву, то там ты уже не будешь работать простым заготовщиком. Там тебе дадут в собственность обувную фабрику, отобранную у русских капиталистов. Ведь еще покойный Ленин сказал: "Фабрики — рабочим". А Сталин поклялся выполнить все, сказанное Лениным…

И чешский заготовщик, отбросив сомнения, возмечтал о Москве всерьез. Его попытки поехать туда легально кончились неудачей. Те, от кого это зависело, отказывая ему в визе, заявляли:

— Вы, товарищ, должны бороться за дело пролетариата здесь, в Чехии. Только этим вы завоюете почетное право быть гражданином отечества всех трудящихся.

Бороться в Праге Томаш не имел никакого желания. Несколько раз он видел столкновения коммунистов с полицией, и они ему не нравились. После недолгого раздумья он бросил работу на фабрике капиталиста Батя, купил без труда туристскую визу в Польшу и, забрав с собой все свои денежные сбережения, направился оттуда в советский "рай". С польскими пограничниками ему повезло; они его не заметили. Поздней ночью он перешел границу и на рассвете, наконец-то, увидел тех, к кому так стремился: военных в зеленых фуражках со звездочками, возле советской пограничной заставы.

Бывший чешский заготовщик заплакал от радости и, широко расставив руки, бросился к "братьям по классу", намереваясь заключить их в свои "пролетарские объятия". Однако, пограничники от объятий уклонились и, вытаскивая наганы, заорали: