Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Старшему из них, — седому, плотному, широкоплечему и с довольно солидным животом, — по внешнему виду можно было дать лет пятьдесят, младшему, — стройному белокурому красавцу, — не больше тридцати. От нас они резко отличались тем, что на лицах, лишь слегка тронутых "тюремной краской", сохранили загар, румянец и усы, а на головах — аккуратно причесанные волосы. И глаза у них были не "тюремные", без обычной для заключенных тусклой неподвижности, а быстрые, зоркие и как бы сразу оценивающие то, на что они смотрят. У старшего в обращении и разговоре с младшим чувствовалось некоторое покровительственное превосходство, как у учителя по отношению к ученику. Физиономию старшего украшали длинные и пушистые, сильно тронутые сединой усы воинственно-юмористического вида с остро закрученными вверх концами, а младшего — узенькие, подстриженные в ниточку, рыжеватые усики.

"Откуда такие свеженькие и упитанные усачи к нам свалились? Из дома сумасшедших или тюремного госпиталя? Там-то кормят получше и воздуха больше, чем здесь", — подумал я, разглядывая их.

Однако, в процессе нашего дальнейшего знакомства выяснилось, что в этих лечебных заведениях волосатые арестанты пока ещё, не были. Выяснилось и кое-что иное. Удивленный первыми фразами, которыми они обменялись, войдя в нашу камеру, я спросил, их:

— Скажите, неужели вас действительно беспокоит возможность получить здесь ревматизм?

Старший из усачей утвердительно кивнул, но больше усами, чем головой.

— О, да! Ревматизм очень неприятная болезнь.

— А не думаете-ли вы, что в тюрьме лишитесь головы прежде, чем успеете его получить? — задал я второй вопрос.

Усы отрицательно качнулись вправо и влево.

— О, нет. Не думаем.

— Почему?

— Если мы сумели сохранить в тюрьме волосы, то уж постараемся не потерять те части наших тел, на которых они растут, — высоким, но приятным тенором произнес младший усач.

— Совершенно верно, коллега, — кивнули усы старшего.

Аргумент был неопровержим, но требовал объяснений.

— Позвольте! — воскликнул я. — Вы, вероятно, не представляете себе, какая эта камера?

— Представляем вполне, — снисходительно улыбнулся младший.

— Так называемая камера подрасстрельных, — сказал страший.

— Разве вас это не страшит?

— Нисколько.

— Жить не хотите?

— О, нет. Хотим.

— Тогда… в чем же дело?

— Просто в том, что нас не расстреляют.

— Это из каких же соображений НКВД?

— Из тех, что таких, как мы, энкаведисты стараются не; убивать. Им это невыгодно.

— Может быть, — я помедлил, — приглашают у них работать?

— Частично да, — шевельнул усами старший.

— Но, главным образом, обменивают, — добавил младший.

— На что?

— На своих, нам подобных.

— Так, кто же вы такие, чорт возьми?! — раздраженно вскрикнул я.

Усы старшего угрожающе задвигались.

— Осторожнее на поворотах, молодой человек. С нами надо разговаривать вежливо, — процедил он сквозь зубы и усы.

В его словах и голосе было нечто властно-угрожающее, заставившее меня понизить тон и извиниться. Усач свой тон также несколько снизил.

— С этого вам и нужно было начинать, — сказал он. — А объяснений много не потребуется. Дело в том, что мы — шпионы.

— Но ведь и я тоже.

Мой собеседник ощупал меня внимательным взглядом и его усы зашевелились с сомнением.

— Не может быть. На шпиона вы никак не похожи. Такими шпионы не бывают.

— А вот следователь иного мнения. Он пришил мне обвиниловку по шестому параграфу.

Младший усач пренебрежительно махнул рукой.

— Ну, таких липовых обвиняемых в тюрьмах теперь много.

— Мы с коллегой к их числу не относимся. Мы — настоящие шпионы

Так сказать, международная шпионская валюта. Очень твердая и устойчивая, — не совсем понятно для меня объяснил старший усач

Разговорились они с нами не сразу. Присматривались к нам с неделю и лишь после этого снизошли до беседы. Из нее я узнал много интересного, такого, о чем на воле и предполагать не мог. Старший из них оказался немцем, а младший — поляком.

За несколько дней до первой продолжительной беседы с шпионами я спросил немца:

— Как же позволите вас называть? Его усы задумчиво свисли вниз.

— Называйте, ну, хотя бы, Ивановым, — после некоторого раздумья сказал, он.

— Но ведь это не немецкая фамилия, — возразил я.

— Предположите, что в Германии я имел фамилию Иоганнес. Это почти Иванов. Что же касается моего коллеги, то… Какую фамилию вы теперь имеете, коллега? — обратился он к поляку.

— Предположим, Петров, — улыбаясь, подмигнул тот.

— Переделайте ее в Петржицкий. Тогда она станет совсем польской, — посоветовал немец…

С этого момента мы начали называть их:

— Иоганнес-Иванов и Петржицкий-Петров. Кстати, русский язык знаком им с Детства и разговаривают они на нём без акцента. Первый из них родился в семье балтийских немцев, родители второго до революции жили в России.

***

Иоганнес-Иванов работал в Германии топографом, политикой на интересовался, но с приходом Гитлера к власти вступил в национал-социалистическую партию по совету своих приятелей. Его приятели полагали, что быть нацистом во всех отношениях выгоднее, чем беспартийным.

Первое время после вступления в партию жизнь топографа почти не изменилась. Лишь изредка ему приходилось посещать партийные собрания да читать "Мейн кампф" Гитлера и национал-социалистическую программу. Но в 1935 году германскому генеральному штабу потребовались топографы для работы за границей. Иоганнеса-Иванова вызвали в разведывательный отдел штаба и предложили пройти курс обучения в специально созданной школе. Обучение продолжалось полтора года, а затем успешно окончившего школу "студента" через Турцию переправили на Кавказ. Путешествие Иэганнеса-Иванова туда прошло удачно. Советская граница с Турцией хотя и была "на замке", но рядом с ним, на черноморском побережье Кавказа, нашлось достаточно щелей.

Шпион обосновался в городе Минеральные воды и оттуда начал выполнять задание своей разведки; он должен был сделать подробнейшие топографические карты некоторых районов Северного Кавказа. Для этого ему требовалось не менее десяти опытных топографов. Двоих он без особого труда завербовал в Краевом земельном управлении, а они познакомили его со своими коллегами, работавшими в других государственных учреждениях Северного Кавказа. Некоторые из них, способные по его наблюдениям к шпионской работе, были им завербованы. Эти топографы, часто бывая в служебных командировках по краю, попутно производили топографические съемки для Иоганнеса-Иванова. Через них же он добывал и документы, необходимые ему при поездках в разные районы. Следует отметить, что "советский паспорт" немецкого шпиона был изготовлен в Берлине и милиционерам, несколько раз его проверявшим, никаких подозрений не внушал.