Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

— Товарищ Лузгин! Что ты делаешь? Пантелей Андреевич подмигнул ему:

— Товарища Сталина купаю.

— Да ведь ты же на него плюешь!

— Ничего. Он от этого чище будет.

Заведующий клубом ужаснулся еще раз и побежал с доносом к совхозному уполномоченному НКВД.

Вечером за стариком Лузгиным приехал из города "черный воронок".

Слесарь машинно-тракторной станции Иван Луковкин в обеденный перерыв рассказывал ремонтным рабочим:

— Ну и сон мне приснился прошлой ночью. Вижу я во сне чистое поле. А по тому полю будто скачет Сталин верхом на козе. И сидит он на той козе головой к хвосту. Приснится же такая пакость.

Рабочие смеялись и просили рассказать им этот сон во всех подробностях. Луковкин рассказывал, захлебываясь от смеха и придумывая всякие юмористические дополнения к своему сновидению…

Окончание этого веселого, но "идеологически невыдержанного" сна было очень печальным для увидевшего его. Вторично рассказывать о Сталине верхом накозе Луковкину пришлось на допросе у следователя НКВД.

Областная сберегательная касса досрочно и с превышением выполнила план "добровольно-принудительного" размещения нового государственного займа среди трудящихся. По этому поводу из центра последовало распоряжение, чтобы работники сберкассы написали и послали письмо Сталину. Письмо, как полагается в подобных случаях, должно было состоять из рапорта Сталину об успехах сберкассы "на финансовом фронте", социалистических обязательств на будущее перед Сталиным и множества приветствий ему же.

Партийный комитет сберкассы все это написал, согласовал с обкомом ВКП(б) и отделом НКВД, а затем "поставил на обсуждение производственно-финансового коллектива". Обсуждение заключалось в том, что служащие и немногочисленные рабочие сберкассы на своем общем собрании должны были прослушать чтение текста письма и, под аплодисменты, единогласно его утвердить. На собрание пришли все работники областной сберегательной кассы. Притащился даже младший кассир Юрий Жигалин, бывший в отпуску по болезни. Он хотя и имел бюллетень от врача о временной нетрудоспособности, как заболевший гриппом, но не явиться на собрание не рискнул.

По установленному для таких собраний ритуалу сначала были избраны деловой президиум во главе с секретарем партийного комитета и почетный президиум во главе со Сталиным. Затем начальник областной сберкассы сделал полуторачасовой доклад "Займовая кампания и наши задачи на финансовом фронте". После этого один из активистов, обладавший зычным голосом, начал читать текст письма Сталину.

Первые пять минут чтение шло гладко и скучно. Чтец зычно и монотонно читал; слушатели, скучая, внимали ему. Но вдруг чтение неожиданно было прервано. При произнесении имени Сталина в самом патетическом месте письма из глубины зала раздалось громкое чихание. Чихнул Юрий Жигалин — громко, протяжно и даже как-то с надрывом:

— А-апчхи-и!

Активист вздрогнул, прервал чтение, покосился на чихнувшего и, помедлив секунду, продолжал:

— Мы обещаем вам, дорогой товарищ Сталин… Конец этой фразы был заглушен двумя короткими и резкими, как револьверные выстрелы, звуками:

— Апчх! Апчх!

— Товарищ Жигалин, — сказал, поднимаясь из-за стола, председатель президиума. — Чего это вы расчихались на таком ответственном собрании? Призываю вас к порядку.

— Грипп замучил, товарищ председатель, — попытался оправдаться младший кассир, но начальник сберкассы сердито шикнул на него.

Жигалин сел, коротко и приглушенно чихнув. Чтец еще раз попробовал произнести незаконченную им фразу:

— Обещаем вам, дорогой товарищ Сталин… Младший кассир оборвал ее продолжительным чохом, похожим на рыдание:

— А-а-апчхи-и-а-а-ай!

— Дорогой товарищ Сталин! — заорал чтец, стараясь заглушить Жигалина.

В ответ раздалось завывающе:

— Апчхиу-у-у!

— Сталин, — в отчаянии выдохнул запарившийся чтец, вытирая платком пот со лба

И сейчас же младший кассир откликнулся, как эхо:

— Апчхи-хи-хи-хи!

На этот раз засмеялись и в зале.

Продолжать чтение не было никакой возможности. Как только чтецом произносилось слово "Сталин", сейчас же Жигалин заглушал его чиханием. Получалось нечто вроде условного рефлекса, грозившего собранию срывом. Наконец, члены президиума, вскочив со своих мест, закричали чихающему:

— Замолчите! Престаньте чихать! Это безобразие! Классово-враждебная вылазка! Вы умышленно срываете собрание!

— Товарищи! Апчхи! Я не виноват. У меня же грипп. Апчхи! — со слезами на глазах протестовал Жигалин против этих обвинений.

Чтение письма Сталину удалось закончить лишь после того, как младший кассир был выведен из зала собрания…

В другое время за свое "вредительское" чихание Юрий Жигалин, пожалуй, получил бы выговор от начальства, но в разгар "ежовщины" ему дали больше.

Михаила Бурловича тоже причислили к категории "сталинцев", но обвинение его совсем уже дикое. Никогда он не выступал против Сталина, никому ничего о нем не говорил, а лишь усмехался, если при нём упоминали об "отце народов". И усмешка эта была горькой.

Работал Бурлович кузнецом на моторо-ремонтном заводе и учился в вечерней школе малограмотных для взрослых. Преподаватели — коммунисты и комсомольцы — часто на уроках рассказывали учащимся о Сталине. Кузнец слушал и усмехался своей обычной горькой усмешкой.

Его усмешку заметили и донесли о ней, "куда следует". На допросе в управлении НКВД выяснилось, что Бурлович сын раскулаченного, семья которого из Белоруссии выслана в один северный концлагерь.

И молодой кузнец Михаил Бурлович был расстрелян за… усмешку.

Услышав через дверное "очко" этот возглас тюремного надзирателя, я сначала ему не поверил.

Вызов с вещами это значит не на расстрел, не в комендантскую камеру казни, а куда-то в иное место. Никуда, кроме как на расстрел, из нашей камеры смертников я выйти не предполагал. Отсюда конвоиры выводили людей только под пулю.

Мои сокамерники тоже не поверили возгласу тюремщика. Думали, что он ошибся, перепутал камеры или фамилии заключенных. Это иногда бывало в тюрьме. Однако, спустя вероятно минуту, оказалось, что никакой ошибки нет, и вызывают действительно меня. В камеру вошел Опанас Санько и, ковыряя пальцем в бороде, басисто рыкнул:

— Ну! Готов? Давай! Выходи! Все еще не веря, я спросил его:

— Кто? Я?

— Ну, да. Кто же еще? Скорей, — командным басом ответил старший надзиратель.

— Куда? Зачем? — спросил я растерянно.

— Не разговаривать! Выходи! Давай! — заорал он. Меня окружили мои сокамерники. Со всех сторон слышал я их торопливый шепот: