Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

— Вот как? Ну, тогда поговорите с Петлюховым.

— И этот сидит.

— Его-то за что? — удивленно спрашиваю я.

— За распространение злостных антисоветских теорий среди подследственников, — ответил Марченко и вдруг неожиданно заорал:

— Да ты что меня допрашиваешь? Кто из нас следователь, ты или я?

— Вы, вы, гражданин следователь, — поторопился я его успокоить.

— А ежели так, то признавайся, мать твою! Или я разобью тебе морду!

Перед моими глазами замаячил увесистый следовательский кулак. Я попробовал припугнуть его обладателя и это мне удалось. Вскочив со стула, я распахнул рубаху на груди и закричал, напирая на следователя:

— Бить хочешь?! Ну, бей! Только я буду жаловаться. На недопустимые методы допроса.

Марченко опустил кулак и побежал по кабинету, громко бормоча себе под нос:

— Вот гады, суки, подследственники проклятые! Не хотят признаваться. Не желают, мать их. А начальство требует, мать его. А что я могу поделать? Откуда ихние показания возьму? Ах, посадят меня. Посадят…

Прервав свой бег, он заговаривает со мной пониженным тоном:

— Может, все-таки признаешься? Ну, что тебе стоит? Все равно ведь сидишь. А с меня начальство требует. Понимаешь? Ох, как требует.

— Мне признаваться не в чем, — решительно заявил я, убедившись, что опасность избиения мне уже не грозит.

— Значит, не хочешь? — вздыхая спросил он. — Ну и не надо. Сиди, пока посинеешь…

Он подбегает к двери и, распахнув ее, орет в коридор:

— Эй! Конвой! Заберите подследственника!

Стоя перед ним, я тоскливо думал:

"Опять новый следователь. Уже пятый. Сколько же их у меня еще будет? И когда этому конец?"

У него обыкновенное лицо энкаведиста: белое, холеное, гладко выбритое и очень усталые глаза, слегка воспаленные и обведенные темными кругами. Такие глаза в краевом управлении НКВД первый признак того, что человек много работает по ночам.

Он смотрит на меня снизу вверх из своего кресла и говорит тихим, спокойным и, как будто, даже скучающим голосом:

— Ну-с, так в пользу какой же разведки вы шпионили? Расскажите.

Подобные требования я слышал много раз от других следователей и они мне достаточно надоели и опротивели. Об этом я и заявил ему, сидящему в кресле, в ответ на его вопрос:

— Сколько можно допрашивать человека об одном и том же? Это тянется скоро уже полтора года. Мне надоело отвечать, гражданин следователь…

— Моя фамилия Шабалин, — перебивает он меня.

— Что ж, будем знакомы. Так вот, гражданин Шабалин, отправьте меня на расстрел или в концлагерь без допроса.

— Вы очень этого хотите?

— Я нет, но этого хочет управление НКВД.

— Оно, как видите, не спешит и вам я не советую торопиться. Мне тоже надоело допрашивать, однако приходится… Ну-с, если вы не желаете рассказывать сами, то я задам вам несколько вопросов по вашему делу… Да вы садитесь.

Шабалин указывает мне не на "подследственное место" у двери, а на стул, стоящий возле стола. Затем он берет одну папку из кипы следственных "дел", громоздящейся на столе, и начинает ее перелистывать. Я сажусь и наблюдаю за его пальцами, медленно перебирающими страницы чьих-то, добытых на "конвейере пыток", признаний.

Это следственное "дело "оказалось моим. Просмотрев десятка три страниц, Шабалин сказал:

— Вы разорвали свое дело, но Островерхов приказал собрать его листки, подклеить их и привести в порядок. Оно не годится для суда, но следствием может быть использовано. Я с ним ознакомился. Прежде всего меня интересует такой вопрос. Вы признались, что шпионили в пользу английской и польской разведок. Это правда?

— Нет, конечно.

— Допустим. Но вот здесь вы пишете: "По заданию О-ва, я подсчитал и сообщил ему количество танков и бронеавтомобилей в пятигорском моторизованном полку". Вы действительно их подсчитывали?

— Нет. Они никогда не интересовали меня. А сосчитать их мог любой проезжий и прохожий. Танки и автомобили стоят во дворе полка, окруженном низким досчатым забором; приблизительно в трех метрах от него, тянется дорога, по которой часто ходят и ездят люди.

— Так. Возьмем другое ваше признание: "Мне было поручено Т-вым собрать для польской разведки материал о том, сколько в аэроклубах Северо-кавказского края подготовлено парашютистов и планеристов в 1936 году. Это поручение я выполнил". Что же вы скажете об этом теперь?

— Никаких секретов здесь нет. Диаграммы о подготовке планеристов и парашютистов висели на стенах аэроклубов для всеобщего обозрения. Кроме того, информация об этом была опубликована в газетах…

— Пойдем дальше. Вы признавались в следующем:

"На минераловодском стекольном заводе мне удалось узнать размеры, толщину, форму и химический состав, изготовляемых там небьющихся стекол для танков. Эти сведения, через работника редакции Р-на, я сообщил резиденту английской разведки". Как вы опровергнете это признание?

— Минераловодский завод, кроме оконного и бутылочного стекла, никакого другого не делал. Можете проверить.

— Не беспокойтесь, проверю. Но почему вы давали такие дикие показания?

— Чтобы опровергнуть их на суде. Других я давать не мог. Ведь я же не настоящий шпион.

— Предполагали, что ваши "признания" Островерхов проверять не станет?

— Да. И мои предположения, повидимому, подтвердились.

— Вы, вместе с вашими сообвиняемыми, действительно написали много чепухи, которую очень легко опровергнуть на суде.

— Это не моя заслуга.

— Я знаю. Заслуга вашего редактора. Он очень умный и хитрый человек, сумевший сколотить из своих арестованных журналистов, так сказать, единый фронт против следственного аппарата управления НКВД.

— Наш редактор еще не расстрелян?

— Пока нет…

— И для чего все это нужно?

— Что именно?

— Подобные фронты подследственных против следователей и наоборот, все эти чистки, посадки невиновных людей в тюрьму, фабрикация "врагов народа" и тому подобное.

— Разве вы не знаете?

— Приблизительно знаю.

— Для чего?

— Для карьеры больших и малых энкаведистов.

— Отчасти это верно, но главное не в энкаведистах и ихкарьере. Не ими организована чистка и фабрикация "врагов народа" во всесоюзном масштабе.

— А кем же?

— Если хотите, могу вкратце объяснить.

— Пожалуйста. Буду вам весьма благодарен. Интересно все-таки услышать от работника НКВД подробности того, о чем хотя и знаешь, но мало.

Он закрыл папку, бросил ее на верх кипы следственных "дел" и сказал:

— Всем известно, что в Кремле имеется группа людей, управляющая страной…

— То-есть, Центральный комитет большевистской партии, — вставил я.

— Такой партии нет, — возразил он.

— Ну, пусть будет коммунистическая.