Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Больше года меня допрашивал и мучил один "рыцарь карающего меча", следователь Островерхов, а за мое короткое пребывание в Холодногорске, в течение двух с половиной месяцев, я подвергался допросам со стороны четырех таких "рыцарей". Эти четверо энкаведистов были довольно интересными субъектами. В настоящей главе я попытаюсь сделать зарисовки с трех из них.

Про некоторых людей говорят, что у них "глаза навыкат". У следователя краевого управления НКВД, Осипа Львовича Окуня глазки маленькие и узенькие, а вместо них "навыкат" зубы. Они крупные, как у лошади, кривые и острые и выпирают изо рта. Поэтому он держит рот всегда открытым.

Один холодногорец выразился о нем так:

— Этот окунь со щучьими зубами и соответствующим имхарактером…

Кроме зубов, в его внешности нет ничего особенно примечательного. Он из энкаведистов, которых называют "середнячками", в чине старшего лейтенанта. Роста ниже среднего, фигура круглая и коротконогая, физиономия выхоленная, жирная и краснощекая, мундир на плечах в обтяжку.

На работу в НКВД Окунь был "выдвинут" комсомолом и изо всех сил старается "оправдать доверие партии и вышестоящих товарищей". В подследственных вцепляется щукой, допрашивает их долго, нудно и, зачастую, пытает сам, не довольствуясь услугами теломехаников.

На первом же допросе вцепился он и в меня. Допрашивал больше пяти часов подряд. Каждая его фраза, обращенная ко мне, начиналась словами: "А скажите".

— А скажите, почему вы отказались от своих показаний?

— А скажите, вы намерены признаваться?

— А скажите, кто вас завербовал?

Мои ответы не удовлетворили его и он рукояткой нагана собственноручно выбил мне два зуба, прежде чем передать меня на растерзание теломеханикам…

Весной 1937 года Окунь женился на красивой пиш-машинистке, работавшей в краевом управлении НКВД. Супруги влюблены друг в друга. Жена называет мужа нежной кличкой: "Окунь-рыбочка". Уркам удалось узнать об этой кличке и они распространили ее по всем ставропольским тюрьмам. Однако, называть следователя "по-домашнему" для подследственного небезопасно. Услышав данную ему женой кличку из уст заключенного, Окунь впадает в состояние дикой ярости.

"Окунь-рыбочка" — большой трус. Жестоко обращаясь с подследственными, он в то же время боится их.Людей на допросы к нему обычно приводят со скованными руками.

Кобура у него на поясе всегда пуста; в ней нет револьвера. Окунь не умеет стрелять и боится огнестрельного оружия. Наганом, конечно, незаряженным, он все же пользуется при избиении допрашиваемых.

При первом же взгляде на нового следователя, я невольно подумал:

"Вот сейчас он на меня бросится".

Эту паническую мысль вызвала у меня внешность следователя. Представьте себе негра, выкрашенного в телесный цвет белого человека. Низкий покатый лоб, широкий приплюснутый нос, за буграми скул оттопыренные уши и все это не черного, а розовато-белого цвета. Губы толстые и ярко-красные, будто налитые кровью. Курчавая шевелюра черных густых волос начинается значительно выше лба и висков. Фигура у него широкоплечая и сутулая, с длинными обезьяньими руками;

движения резкие и какие-то ломаные, как в дикарском танце. На лице его сосредоточенно-свирепая гримаса.

Таков следователь Петлюхов; третий v меня по счету. Этот "белый негр" на меня не бросился, как я ожидал. Он был занят другим делом: стоя перед большим зеркалом, висящим на стене слева от стола, выдавливал угри у себя на лбу.

Петлюхов не обратил на меня никакого внимания. Только бросил мне через плечо:

— Садитесь! Я занят. Через пару минут освобожусь…

Я сажусь на хорошо знакомый мне "подследственный стул" у двери и начинаю с любопытством разглядывать моего нового следователя. Чем внимательнее я всматриваюсь в него, тем больше удивляюсь. Его негритянская физиономия, оказывается, густо напудрена и нарумянена, губы накрашены, чаплинские усики над ними влажны от помады, брови подбриты. Волосы у него завиты, хотя в этом и нет необходимости — он и без того курчав.

"Таких раскрашенных энкаведистов я еще не видывал", — мелькнула в моей голове мысль, вызванная удивлением.

Перед зеркалом Петлюхов не стоит спокойно. Он все время вертится, охорашивается, приглаживает волосы, одергивает мундир, принимает картинные позы: то поставит ногу на кресло, то выпятит грудь, то, повернувшись на каблуках, любуется своей спиной, отраженной в зеркале.

Прошло не меньше получаса, прежде чем он оторвался от зеркала, и обратился ко мне с неожиданным вопросом:

— Как вы думаете, угри очень портят красивое мужское лицо?

От удивления я не смог ответить сразу. Петлюхов вихляющими шагами подошел ко мне вплотную.

— Что же вы молчите? Отвечайте, когда вас спрашивает следователь!

С трудом справляясь со своим изумлением, я пробормотал:

— Да… конечно… портят.

— А мое тоже? — спросил он, поглаживая свою скуластую физиономию короткими и толстыми пальцами с наманикюренными ногтями.

Я сообразил, что на этот вопрос нужно ответить отрицательно.

— Ваше лицо?.. Нет. Не заметно. Думаю, что не портят.

Следователь, самодовольно усмехнувшись, отошел к зеркалу. Мы еще поговорили об угрях и мужской красоте и он милостиво отпустил меня в камеру, дав мне на прощанье пачку хороших папирос.

Вернувшись в Холодногорск, я угостил папиросами заключенных. Некоторые отказывались брать их и смотрели на меня с сожалением и нескрываемым подозрением, а староста сказал мне:

— Если вы вторично раскололись, если дали следователю новые показания, то зачем это скрывать от холодногорцев? Впрочем, дело ваше. Как хотите. Не советую только за папиросы стучать энкаведистам на камеру.

Я рассказал ему, при каких обстоятельствах получил пачку папирос. Юрий Леонтьевич рассмеялся и воскликнул:

— Так вы попали к Петлюхову! К самовлюбленному крашеному негру. Ну, поздравляю! Вам посчастливилось. Он будет вас кормить колбасой, поить сладким чаем, угощать папиросами и болтать всякую чепуху. Поддакивайте ему и не возражайте, иначе угощению сразу наступит конец…

На втором допросе Петлюхов болтал уже не о мужской красоте вообще, а о своей собственной. Он спрашивал меня:

— Не правда-ли, я все-таки красив? Ведь красив же? Помня предупреждения Юрия Леонтьевича, я поспешил согласиться с "крашеным негром":

— О, да. Несомненно.

Его скуластая толстогубая физиономия расплылась в широчайшую улыбку.

— А как вы определяете мою красоту? К какому классу ее относите? — спросил он наигранно-томным голосом.

Я ответил запинаясь:

— Она у вас такая… необыкновенная… производящая впечатление… мужественная. Петлюхов жеманно потупился.