Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

— Неверно! Передергиваете! Клевета! Вражеская вылазка! — загалдели коммунисты.

— Вы не орите, — остановил их Пронин. — Крик не доказательство. Фактами докажите, что я неправ.

— Мало-ли, что было при Ленине, — заговорил Гудкин. — Ну, там оппозиция, правые уклонисты, левые загибщики, оппортунисты. В общем, враги. Потому их и сажали. А вот, как партией начал руководить товарищ Сталин…

— И что же? — вопросом перебил его Сергей Владимирович. — Все коммунисты, при Сталине, превратились в идейных и он, никого, из них не сажает?

— Не все, но многие. Есть и будут, упрямо твердил Гудкин.

Уж не вы ли идейный? — насмешливо прищурился Пронин.

— Что? Молчите? Да любой из вас, коммунистов, в этой камере пусть только попробует заявить, что он идейный. Такого я по косточкам разложу, все его партийное нутро наизнанку выверну. Теперь идейных нет. Всех Сталин перевел или же перевоспитал на свой лад. Вы стали шкурниками, карьеристами, мошенниками. Партийный билет называете хлебной книжкой. Вы — паразиты на теле народном. Сталину только такие и нужны. Других не требуется.

— Ну? Кто из вас идейный?

Коммунисты угрюмо молчали. Внезапно, из угла камеры раздался громкий и твердый голос:

— Не меряйте всех на свой аршин!

— Кто это там возражает? — обернулся на голос Сергей Владимирович.

— Я! Член партии с 1917 года.

Из угла камеры выдвинулся старик, остриженный по-тюремному «наголо» и в совершенно необычайном для тюрьмы одеянии. Он был одет в летний костюм курортника с пляжа: сетчатая рубашка без рукавов, трусики, тапочки и круглая тюбетейка; на плечах белый китель внакидку.

Это был Жердев, один из руководителей строительства системы водохранилищ и оросительных каналов Северного Кавказа. Его арестовали на пляже одного санатория в Сочи, где этот крупный коммунист отдыхал от своих партийных трудов. При аресте ему не дали одеться и прямо с пляжа погнали под конвоем в тюремный вагон.

В нашу камеру Жердев пришел позавчера. Два дня он молча прислушивался к спорам заключенных, а теперь и сам вмешался в разговор. Это случилось так неожиданно, что даже Пронин замолчал от удивления.

— Товарищи!.. Нет, вы мне не товарищи, — со злобной горячностью заговорил Жердев, сделав презрительный жест в сторону Пронина. — Вы с преступным равнодушием слушаете клеветнические измышления этого… этого трижды презренного, разложившегося, звероподобного антисоветского агитатора. Вместо того, чтобы заклеймить его и ударить ему по рукам, вы, притупив свою классовую бдительность и окончательно потеряв пролетарское чутье, примиренчески относитесь к нему. Это позор, товарищи! Какие же, после этого, вы коммунисты? Нет! Вы или враги народа или мягкотелые социал-предатели. Не успев присмотреться к нашей советской тюрьме, уже начали хныкать и переходить в лагерь контрреволюции,

— Попадете на конвейер, так тоже захнычете, — вставил Смышляев.

— Да с него и ножки от стула хватит. Полчаса побьют его ножкой на допросе, он и раскается в своих и чужих грехах, — мрачно заметил Гордеев.

Это гнусная ложь! Вражеская клевета! В советских тюрьмах не бьют! — воскликнул Жердев.

Камера захохотала. Бутенко присел, схватившись за живот. Гудкин с хохотом повалился на пол. У Розенфельда смех перешел в икоту. Даже Гордеев улыбался.

— Ох, уморил! Вот арап! Теленок! Не бьют, а? — слышались возгласы сквозь смех.

Из-за двери раздалось угрюмое шипение надзирателя:

— Ш-ш-ш! А ну, давай прекрати ш-шум! В карцер захотели?

Взрыв хохота умолк. Пронин, все еще смеясь, спросил Жердев.

— Вы что же, из идейных коммунистов?

— Да! Я верный сын ленинско-сталинской партии, с гордостью ответил Жердев.

Почему же вас в тюрьму посадили?

— Партия хочет испытать мою стойкость и крепость большевика. Даю слово коммуниста, что выдержу это испытание. А с вами, врагом народа, разговаривать не желаю.

— Посмотрим, надолго-ли хватит вашей стойкости, зло усмехнулся Сергей Владимирович и предложил ему:

— Давайте, все-таки, поспорим. Хотя бы о партии. Коммунист молча отвернулся. Жердевской стойкости хватило не надолго. В тот же вечер он был вызван на допрос к нам вернулся спустя три дня «весь в узорах», как говорят в тюрьме. Его на допросе основательно «обработали «ножкой от стула и куском резинового шланга.

— Ну, как ваше испытание? насмешливо обратился к нему Пронин.

Коммунист не удостоил его ответом, но, оглядев камеру, увидел, что все смотрят на него выжидающе. Тогда он потряс кулаком в воздухе и, покраснев, выдавал из себя несколько фраз:

— Так у них вредительство. Контрреволюционная организация в органах НКВД. Я напишу письмо товарищу Сталину.

Это не поможет. Сталин и без вас знает, что творится в тюрьмах, — заметил Смышляев.

Жердев вызвал дежурного по тюремному коридору и потребовал бумаги и чернил.

— Для чего? — спросил энкаведист.

— Написать письмо с протестом товарищу Сталину. Меня избили на допросе.

— По распоряжению из центра всякая переписка подследственным воспрещена, — объявил дежурный и, выходя из камеры, добавил с насмешливым равнодушием:

— Для вас вообще бесполезно заниматься писаниной. Управление НКВД и тюремная администрация действуют по прямым и личным указаниям Сталина и Ежова.

— Слыхали? Что я вам говорил? — воскликнул Сергей Владимирович.

Жердев опустил голову и ничего не ответил. Вечером его опять вызвали к следователю. Продержали четверо суток на стойке и несколько раз избили, Добивались от него признаний во вредительстве на оросительных каналах. Никакого вредительства там не было, и Жердев отказался признать обвинения. Отправляя его в камеру, следователь пригрозил:

— На следующем допросе ты дашь показания. Или я заставлю тебя посмотреть в зеркало. Понимаешь?

Жердев не понял…

К нам втиснули еще одного арестанта. На вопрос старосты он ответил с грузинским акцентом:

— Я — Сандро Загашвили. Из личной охраны Сталина.

Первые два дня. Загашвили упорно молчал, но потом разговорился. Много интересного рассказал он нам о том, как охраняет свою персону главарь коммунистов.

Жадно слушал Жердев эти рассказы задавал грузину вопросы и лицо его постепенно омрачалось. Простыми, бесхитростными словами Загашвили рисовал весьма непривлекательный портрет «вождя и отца народов».

— Скажите, как товарищ Сталин относится к людям, которые его окружают или приходят к нему с докладами? Как он относится к людям вообще? Что он говорит о рядовых коммунистах, рабочих, колхозниках? — спрашивал Жердев.

Ответ был неожиданным для нас и особенно для «идеалиста». Грузин простодушно сказал:

— Он не любит людей. Всяких не любит. Он говорит про них: «Люди — это тараканы». Так и говорит: «Таррраххханы!..»