Станислав Мешавкин - Азимут «Уральского следопыта»

…Лет семь назад меня послали в командировку с конкретным заданием: разыскать в Надыме ненца Валерия Худи, сварщика из КММУ-4, и написать о нем очерк. Ненцев в ту пору на стройке было мало, особенно среди рабочих. Я, например, знал только одного — Василия Ламдо. Но вот в «Тюменской правде» опубликовали списки награжденных за успехи в освоении Севера, и там было названо имя Валерия Худи. Я разыскал его на монтаже городской котельной. Скуластый паренек маленького роста в серой брезентовой робе вошел в теплушку, держа на руке щиток, как фехтовальщик — маску. Даже присесть к столу его пришлось уговаривать. На вопросы он отвечал односложно: «да», «нет». А когда увидел микрофон, то и вовсе засмущался.

— Ну, ладно, — потеряв всякую надежду, сказал я, — за что тебя наградили? Ведь почему-то именно тебе дали медаль.

— Больше некому было дать, вот мне и дали, — буркнул он.

— Чего ты несешь чепуху, — возмутился заглянувший в бытовку бригадир. — Да вы не слушайте его. Отличный сварщик, и медаль получил по заслугам. Он к нам пришел после Лабытнангского ГПТУ. Старательный, толковый. И ребята его уважают…

Очерка не получилось, написал я только заметку о сварщике Валерии Худи. Я был уверен: не удержится он на стройке. Слишком велика привязанность ненцев к тундре, к привольным ее просторам, к солнцу и ветру, к животным, окружающим с детства их кочевой быт. Наши условности и условия, наши ритм и режим им в тягость.

Прошли годы. Однажды в кинотеатре «Победа» надымцы устроили выставку прикладного искусства. Сюда были свезены экспонаты со всего района — изделия тундровых мастериц из меха и бисера, произведения самодеятельных художников и резчиков по кости и дереву. Словом, было чему подивиться, и люди не скупились на похвалы. Вот тут-то, на выставке, я снова встретился с Валерием Худи. Он был в цивильном пальто с каракулевым воротником, в меховой ушанке, в ботинках на модной подошве. Рядом с ним шагала молоденькая ненка в песцовой шапочке и нарядной дошке, а между ними — весь меховой черноглазый раскосый малыш.

— Здорово, сварной! — сказал я. — Давненько не виделись. Где же теперь?

— В Надыме, — просто, по-приятельски ответил Худи. — Заходите в гости. Вот адрес. Теперь можно и поговорить, есть что рассказать.

Да, сама жизнь пишет набело историю этого края. Много ли времени прошло с той поры? А ведь сегодня уже десятки ненцев и ханты прижились в Надыме. Работают в детских садах и здравпунктах, на стройплощадках и в мехмастерских. При клубе создан национальный ансамбль песни и танца. Процесс приобщения стремителен, город всесторонне способствует ускорению этого процесса. Направления в вузы, бесплатные путевки в лучшие лечебницы и дома отдыха, благоустроенное жилье — все в первую очередь для граждан коренных национальностей. Эти привилегии начинаются с роддома, где надымские няни выдают бесплатное приданое для малышей молодым матерям.

Думая обо всем этом, я невольно вспоминал своего давнего соседа по номеру с мрачноватым его пророчеством. Мы едва лишь только всколыхнули первый пласт на этой суровой земле, но уже и теперь видно, как притягательно то новое, что несет Северу оплот цивилизации — город.

Наше промышленное вторжение в заповедные просторы полярных широт не следует оценивать однозначно. Правы оленеводы, ратующие за сохранность традиционных пастбищ, где с приходом большого количества техники участились случаи возгорания ягельных тундр. Правы ихтиологи: поголовье рыбных стад в реках, включенных в транспортную схему освоителей, резко снижается. Правы экологи, высказывающие опасение насчет искусственного нарушения ритмов сбалансированной жизни природы. Но такова диалектика исторического процесса. И как когда-то в средние века эта диалектическая предопределенность столкнула с европейских стапелей каравеллы Колумба, так и в наши дни она же указала нам путь в глубины Крайнего Севера. И разница тут не столько в величине тех или иных открытий, сколько в том, с какой целью, с вымпелом какого цвета на мачтах отправляются в путь колумбы всех, времен и народов.

Мы устремляемся в поиск под красным стягом социальной революции пролетарского братства. Пусть сегодня мы еще не можем дать объективной оценки нашим творениям, но если в наши помыслы и творения заложены принципы безграничного уважения к природе и человеку, то эти помыслы и эти творения неминуемо должны быть и будут оправданы в грядущем.

Мы уже основательно привыкли к голенастым великанам, широко, словно на ходулях, шагающим по тюменскому Зауралью. Вздымаясь высоко в небо, они в то же время пробивают себе дорогу в самую глубину земли.

Буровая — это целый заводской цех в тайге или тундре.

Буровая — это нескончаемый говор дизелей, тревожные вздохи лебедки.

Буровая — это будущие фонтаны нефти или газа.

Словом, все, что связано с буровой, — это индустрия, производство, работа.

Но недавно у меня произошел разговор, который как-то пошатнул такое упрощенное представление.

В северном поселке Уренгое встретил я своего приятеля-буровика. На традиционный вопрос о житье-бытье он ответил дружелюбно:

— Нормально живем, в порядке. Завтра домой летим.

— В отпуск?

— Да нет, — приятель даже удивился моей непонятливости. — Домой, на буровую.

Вот этот неожиданный ответ и заставил меня призадуматься. В самом деле, где дом буровика? Особенно холостяка, а таких, пожалуй, большинство.

В северных поселках буровик живет три выходных дня, потом — девять дней безвыходной вахты. И как бы ни было приятно на базе в поселке, весь его быт в гораздо большей степени связан именно с пятью-шестью вагончиками в тайге или тундре, стоящими близ буровой. Здесь отрабатывается, если можно так выразиться, свой микроклимат, в котором проходит основная часть жизни этих людей. А жизнь, она всюду жизнь, со своими, казалось бы, незначительными, но весомыми мелочами, с событиями местного значения, охотничьими приключениями и нелегкой работой.

Мой рассказ — о таком вот крохотном передвижном микропоселке, где живет и трудится бригада мастера Николая Глебова.

…Проводы Шуругая были назначены на первый день ледохода. Пожалуй, не всякая золотая рыбка удостаивалась такого внимания. Даже ребята, только что отстоявшие ночную вахту, не легли спать. Едва отмывшись в душе, они подключились к общим хлопотам. Отыскали большое ведро, соорудили специальный черпак. Словом, церемония предполагалась торжественная.

А сама эта история качалась в первые месяцы длинной северной зимы. Долбя лед для будущей полыньи, парни из поддежурной вахты вытащили полузадохнувшегося щуренка. Для ухи маловато. Вернуть в реку — все равно не выживет: время самое заморное, кислорода в воде не хватает.