Орест Мальцев - Венгерские рассказы

Но что такое труд крестьянина в Венгрии! Совершенно одинаково: быть батраком в помещичьем имении или батрачить в своем собственном ничтожном хозяйстве. И в том и в другом случае пусто в кармане и даль в тумане. Часто приходилось за гроши продавать свой хлеб на корню, когда колосья еще зеленые. А если посевы уничтожит майский мороз, или сожжет солнце, или смоют ливни?!

Говоря это, Надь идет к люстре, свисающей с потолка. Замечательная люстра с подвесками, сплетенная им самим из соломинок. Он смахивает пыль с нее, стараясь подавить в себе невольно всколыхнувшиеся чувства, не выказать их. Справившись с собою, садится на скамью. Стиснув зубы и закрыв глаза, наощупь набивает табачными листьями трубку. Прислушивается к чему-то — не то к метельной сумятице за окнами, не то к чуть слышному хрипению будильника. Внезапно приоткрыв глаза, замечает на лице Маргит веселую улыбку. Но в его усталом и будто погасшем взгляде уже нет строгости.

Жизнь венгерского крестьянина не стоит того, чтобы о ней много говорить. И вспомнить нечего! Иногда удавалось повезти в Секешфехервар на рынок овцу или мешок с бобами. Но и там он не получал за это настоящей цены. Едва-едва набиралось денег на покупку обуви. А одежда? А гвозди, соль, керосин, спички? А чем платить за учение Маргит в школе? Хочется также и в городское кино ее свезти, хотя бы раз в год, на праздник. Спектаклями и разными играми забавлялись здесь только господа в имении. А туда сам доктор Чокаш, и тот не всегда имел доступ. А уж какой благородный господин! Держит свой автомобиль. Однако, когда у Надь скоропостижно умирала жена, он не приехал ее навестить…

Надь порывисто встает и подходит к окну, будто проверить, не дует ли, плотно ли прилегает к раме картон, маскирующий свет. Маргит следит за отцом опечаленным взглядом.

Короче говоря, Надь собрался уехать с дочерью и сыном обратно в Америку. Может быть, навсегда… Но началась эта война, Дьюлу забрали на фронт…

Маргит глазами указывает нам на лубочную картину в багетной рамке. На ней изображен пышный венгерский гусар в голубом ментике со шнурками, в красных узких галифе и в сапогах со шпорами. Он лихо скачет на коне, с саблей наголо. В том месте, где у гусара голова, наклеено вырезанное из фотографии лицо молодого человека с торчащими, как у Надь, усами. Глаза его смотрят не туда, куда бежит конь, да и выражение лица вовсе не соответствует воинственной позе.

Вот уже год, как о нем ничего не слышно. Последнее письмо Дьюла прислал из-под Воронежа. Зачем он там очутился? Что он там потерял? А в это время тыловые нилаши, вроде студентика Ласло, только и делали, что помогали немцам грабить народ. Они отобрали у Надь свиней, корову и выгребли из амбара все зерно. Теперь нечем сеять. Спасения ждать неоткуда…

— Как неоткуда? — восклицает Маргит и смотрит на нас загоревшимися глазами.

Неловким движением Надь поворачивается от окна к дочери, глаза их встречаются. Подобие улыбки появляется на его обрюзгшем лице, и в изменившемся голосе явственно слышатся теплые, миролюбивые нотки.

— Пусть хотя бы наши дети будут счастливы, — говорит он тихо и переводит уповающий взгляд на Мадонну с сердцем, пронзенным семью мечами.

Кажется, он теперь хорошо понял Маргит и разделяет ее веселую уверенность в завтрашнем дне, но не хочет сознаться в этом из гордости. Однако предчувствие чего-то нового, настоящего, большого отражается в его глазах так же заметно, как звезды отражаются в водах.

Среди невысоких округлых гор, укутанных в сумрачные плащи хвойного леса, высится серая квадратная башня уединенного замка Майк. Он расположен у нашего переднего края обороны, в нем остались хозяева, и это придает ему особую занимательность.

Обитаемый феодальный замок! Нигде, кроме Венгрии, такого, пожалуй, уже больше не встретишь.

Торопливо прохожу с переводчиком по дамбе, обстреливаемой немецкой артиллерией. На пруду, покрытом ослепительно чистым снегом с лиловыми тенями леса, чернеют круглые проруби.

В конце дамбы притаилась среди елей часовня — ажурно-легкая, вся устремленная ввысь. А внутри нее тяжелые дубовые скамьи, мраморные колонны, урны, аляповатые распятия и ангелы, толстые свечи и вазы с искусственными розами. Часовня призвана как будто создавать у посетителей молитвенно-почтительное настроение перед входом в замок. За ней — аллея вдоль стены темножелтого, с виду монастырского, здания. Стена глухая, только на уровне верхушек деревьев видны узкие окна второго этажа.

Столетние дубы переплетаются с липами, глухо шуршащими неопавшими листьями. Серебрится ольха. Буки словно дымятся в красноватом цвету — Столько еще на них красно-бурых свернувшихся в трубочку листьев. Повсюду засохшие деревья, заросли кустарника. Непонятно: что это — лес, слегка разделанный под парк, или парк так одичал. У ворот два каменных монаха в длинных сутанах с капюшонами. В орбиты их глаз набился снег. У одного в руке макет собора, у другого — развернутый свиток молитвы. Барельеф над аркой — геральдический щит на фоне трех гор, увенчанный двойным крестом и короной в венке из листьев — видимо, фамильный герб владельцев замка.

Зато во дворе — вовсе не по-средневековому, а как в английском саду. Высокая самша ровно подстрижена и кажется зеленовато-коричневой стенкой, а подрезанные елки похожи на пирамидки, основанием лежащие на земле, и ни одна не выходит из строя аллеи.

По сторонам одноэтажные каменные домики. Они совершенно одинаковы, но у каждого свой особый лепной герб над входом. Щит на круглом знамени с кистями. Крылатый лев с клювом вместо пасти и с кривым мечом в лапах. Волк с козьей головой, украшенной короной. На гербе с башенными зубцами и крестом латинская надпись:

«О, вы все, проходящие через жизнь, смотрите на мое горе и утешайтесь в своем. Эстерхази Имре, MDCCLVI» [8] 1756 год .

В домиках пусто. Их обитатели, наверно, нашли себе утешение где-то в другом месте.

Посреди двора стоит, густо увитая плюшем, та самая башня, которая видна издали. Крутой винтовой лесенкой, сначала каменной, потом деревянной, поднимаюсь под черепичную крышу на колокольню и здесь встречаю командира стрелкового полка подполковника Пузыревского. Он сидит в мягком кресле у слухового окна и в стереотрубу наблюдает за немецкими позициями по ту сторону заросшей камышом речки и за селом Кернье.

— Странно! — говорит он, вставая. — Как ночь, так у них шум. А днем ничего не увидишь. И этот замок мне кажется весьма подозрительным. Вчера капитан Юзбашев случайно нашел кодированную карту с клетками и шесть радиоприемников. А сегодня наш агитатор Борода обнаружил еще один приемник, очень занятный. Работает без антенны. Кстати, у вас есть переводчик? Необходимо поговорить с хозяйкой. Непонятно мне, что здесь за люди…