Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

«Мурманск. Россия. 26. VI. 1920 г.

Многоуважаемый тов. Мартенс!

После больших трудностей я добрался до Мурманска и через три дня буду в Москве. Сообщу там все, что знаю. Вы не можете себе представить, как я рад, что наконец-то прибыл сюда. Как здесь все интересно! О, я знаю, что Вы бы все отдали, чтобы быть в настоящее время в России.

Всего лучшего, Ваш искренне Борис» [21] Department of labor… July 30 th. 1920. .

На следующий день я выехал из Мурманска в Москву. Несколько суток пути показались вечностью. Но вот наконец и Москва, куда так стремился все эти годы, проведенные на чужбине.

В Москве у меня не было ни знакомых, ни друзей, и прямо с вокзала я поехал в Наркоминдел, который в то время помещался в гостинице «Метрополь». Приняли меня с большим радушием. Прежде всего отвезли в особняк Наркоминдела на Молчановке отдохнуть.

Заведующий отделом дипкурьеров Борис Вылковыский сообщил, что моя почта из Стокгольма поступила и передана Г. В. Чичерину. Было также сказано, что, возможно, Георгий Васильевич сегодня же захочет со мной повидаться. Действительно, поздно ночью за мной прислали машину: ехать к наркому!

Войдя в кабинет, я увидел за большим столом, заваленным бумагами, худого человека, с небольшой бородкой, который грыз сухарь, запивая его слабым чаем. Поздоровавшись, Г. В. Чичерин раньше всего спросил, отдохнул ли я с дороги, обедал ли сегодня. Я ответил, что все в порядке.

Народный комиссар подтвердил, что доклад Л. К. Мартенса о ходе расследования его деятельности подкомитетом сената США получен. Тем не менее он попросил меня, как очевидца, подробно рассказать обо всем, и особенно, кто из политических и общественных деятелей и представителей деловых кругов Америки выступает за признание Советской России. Далее Г. В. Чичерина интересовало внутреннее положение США, забастовки, настроения рабочих и их отношение к Советской России.

Наша беседа продолжалась долго. В конце разговора Георгий Васильевич расспросил, как мне удалось выехать из США, кто оказывал помощь в пути и задал вопрос: мои виды на будущее? Я ответил, что буду работать там, куда меня направит партия. Г. В. Чичерин вызвал секретаря и распорядился дать мне анкеты для заполнения и передачи в отдел кадров Наркоминдела.

Через несколько дней приказом наркома я был назначен дипломатическим курьером.

Итак, отныне я уже не просто гонец, а гонец, наделенный дипломатическим «молоткастым, серпастым», по выражению В. Маяковского, паспортом. Трудная, ответственная, но почетная работа ожидала меня!

Шел 1920 год. Красная Армия сражалась с белополяками, напавшими на молодую Страну Советов. Мне поручили отвезти диппочту в столицу буржуазной Литвы — Вильно (Вильнюс). Это была первая моя поездка в качестве дипкурьера.

По приезде в Минск я должен был немедленно связаться с военным командованием, выяснить, свободен ли путь на Вильно, и продолжать свою поездку лишь в том случае, если имеется уверенность, что опасности нет. Военное командование в Минске заверило: путь свободен. Наш дипломатический вагон был прицеплен к поезду, направлявшемуся в Вильно. Со мной в вагоне находились еще двое: кто-то из лидеров младотурецкой партии, ехавший в Берлин, и председатель американского профсоюза швейников Хиллмен, которых было поручено довезти до Вильно.

На станции Молодечно выяснилось, что дальше ехать нельзя: в нескольких десятках километров железнодорожный путь перерезан польскими войсками. Положение усугублялось тем, что и возвратиться в Минск было невозможно, этот путь также был блокирован. Оставалась открытой лишь дорога на Полоцк.

После длительных переговоров с помощью представителей военного командования наш вагон был прицеплен к последнему воинскому составу, отправлявшемуся на Полоцк. Поезд двигался очень медленно. Чем ближе подъезжали к городу, тем чаще встречались забитые составами станции. Было очень тревожно. Пошли слухи, что белополяки обходят нас и попасть в Полоцк едва ли удастся.

Видимо, бои с белополяками шли где-то недалеко. Поэтому, как только поезд остановился на последней станции перед Полоцком, я со своей диппочтой и двумя иностранными попутчиками отправился в город пешком. Там я немедленно сообщил по телефону Г. В. Чичерину о сложившейся обстановке, и мне было предложено вернуться в Москву.

Так я получил боевое крещение в качестве дипломатического курьера.

Советские дипкурьеры, особенно в первые годы после Октябрьской революции, не были гарантированы от всяких самых неприятных случайностей. В любое время и в любом месте они могли ожидать нападения. Им нужно было быть всегда начеку.

При каждой поездке за границу в пути случались какие-нибудь приключения. За давностью времени многие из них изгладились из памяти. Но были и такие, что запомнились на всю жизнь.

…Это случилось в начале апреля 1922 года. Помимо обычной дипломатической почты, которую я вез в Англию, мне было поручено отвезти совершенно секретную диппочту для нашей делегации в Генуе.

Как известно, 10 апреля 1922 года состоялось открытие Генуэзской конференции, первой международной конференции, на которой присутствовала советская делегация во главе с Г. В. Чичериным. Империалистические государства были вынуждены считаться с фактом существования и укрепления первой социалистической республики, без которой отныне нельзя было разрешить ни одного серьезного вопроса международной жизни. Впрочем, империалисты возлагали на конференцию надежды добиться от правительства Советской России возврата иностранным капиталистам фабрик и заводов, уплаты долгов царского правительства и т. п. В связи с этим между Москвой и Генуей шла переписка, доставкой которой и были заняты наши дипкурьеры.

В ту поездку особую почту, предназначенную для советской делегации в Генуе, я должен был передать нашему полпреду в Берлине. Все шло благополучно до германской границы. Здесь на станции Эйдкунен у меня возник неприятный разговор с немецким офицером из-за двух дипломатических вализ, которые я вез для полпредств в Германии и Англии.

Как правило, на всех пограничных станциях западных стран пограничные офицеры держали себя по отношению к советским дипкурьерам нагло и вызывающе. Они были готовы придраться к любому поводу, чтобы досадить нам. Особенно «проявляли себя» надменные и заносчивые прусские офицеры. Они всячески старались найти какой-нибудь предлог, чтобы зафиксировать, что советский дипкурьер «нарушает законы». На этот раз у меня произошло серьезное столкновение с офицером, который заявил, что я незаконно везу вторую дипломатическую вализу, адресованную полпредству в Германии. На самом деле в этом ничего противоречащего закону не было, так как на каждую вализу мною был предъявлен курьерский дипломатический лист.