Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

Сперва путники ехали по Кабульской долине посольским автомобилем, а дальше — верхом. Иногда присоединялись к какому-нибудь каравану, поднимавшему к небу горячую пыль, иногда ехали вдвоем.

На голове Аршака белела чалма. Лариса Михайловна иронизировала над такой экипировкой, но Баратов повторял: «Так надо, Лариса Михайловна. Сама скоро увидишь».

Действительно, в караван-сараях их принимали с таким же гостеприимством, как и своих.

Время от времени с гор, где кочевали племена, раздавались одинокие выстрелы: так выражали отношение к английским колонизаторам. Англичане или большевики — откуда им знать, тревожился Аршак. Зорко шарил черными глазами по голым суровым складкам Гиндукуша. Рейснер же только посмеивалась. Она-то могла спокойно смотреть куда угодно: на сухие, жесткие придорожные травы, гранитные и мраморные глыбы, изумрудные травяные дорожки по берегам ручьев. Заметив яркий цветок, она искренне удивлялась сперва его красоте, а потом тому, что Баратов не замечает такого сокровища…

Солнце жгло, как раскаленная сковородка. Лариса Рейснер закрыла лицо марлей. «Вот и я чадру опустила, — шутила она. — Что делать: иначе сгоришь!»

Обоим стало весело.

Наконец Баратов и Рейснер въезжают во двор рабата через нишу в толстой глиняной стене — такие стены ограждают прямоугольником каждое дорожное пристанище. С внутренней стороны стен — арочные кельи. В потолке дыра, через которую выходит дым костра. Во всю длину кельи — метров пять-шесть — стойла для верблюдов, лошадей, мулов. Люди, животные — все под одной кровлей. На земляной пол брошены кошмы: их специфический запах отгоняет скорпионов, пауков, верблюжьих клопов. Войдя в полутемную прохладную келью рабата, Рейснер устало опустилась на землю, прислонилась спиной к стене. Сидела неподвижно, молча, закрыв глаза.

Аршак хлопотал с лошадьми, поклажей, едой. Протянул своей спутнице пиалу с кумысом.

— Лучший напиток в дороге. Сил прибавляет…

Замучил меня этот Гиндукуш. Обрывы, адские подъемы, сумасшедшие спуски. И все время не хватает воздуха.

Рейснер жадно, не отрываясь, выпила кумыс. Вновь закрыла глаза, отдыхая. Позже достала книгу из сумки, притороченной к седлу. В сумке было полно книг русских немецких, английских.

— Эх, мне бы научиться книжки читать на разных языках, — мечтает Аршак.

— Научишься. Не все ж тебе в седле сидеть. Пойдешь учиться.

Позже студент Института востоковедения вспоминал: права была Лариса Михайловна.

…Тропа тянется бесконечно, как восточная песня. И кажется, рассказывает она о нашествиях кочевников, о тех, кто вытоптал эту тропу за сотни и сотни лет, о том, будто Александр Македонский, оказавшись в непроходимом месте, взмахнул мечом, рассек скалу надвое, открыв путь своим полкам… Сколько видела, сколько знает эта тропа, по обочинам которой белеют человеческие и лошадиные кости…

Лариса Рейснер и Баратов едут по тропе, беседуют. О чем? Об эмире, о кочующих племенах, об эмирше и ее служанках с колокольцами у щиколоток (о восточная недоверчивость!), об англичанах, о вершинах Гиндукуша в белых снежных чалмах… И, конечно, о том, что скоро, очень скоро прогремит по планете мировая революция, сметет эксплуататоров, освободит угнетенных…

Лариса Михайловна, покачиваясь в седле, говорила:

— Мировая революция разбудит и Восток, который пока спит. Как в этих стихах:

Рейснер умолкает, слушая эхо ущелья.

— Сама сочинила? — уважительно спрашивает Баратов.

— Эх, Аршак, — качает головой Лариса Михайловна. — Если бы я написала такие стихи, можно было бы спокойно умереть… Это стихи Лермонтова. Слышал о нем?

Вдали показался желтый глиняный прямоугольник рабата — последний привал перед советской границей.

Об этом привале Аршак Баратов так рассказывал:

— Спрыгнул я с коня, помог Ларисе Михайловне сойти на землю. Задал лошадям корму. Сами поужинали. Чувствую — устал здорово. Почему? Потому что все ночи не спал как надо. Один глаз спит, второй начеку. Удивляешься? Не надо удивляться! Ведь мне что поручено? Диппочта — раз, Лариса Михайловна — два. Что ценней, даже не знаю, — улыбался Баратов.

Особо трудной была одна поездка в Кабул.

Май 1923-го. Тревожная весна. Британское правительство через министра иностранных дел Керзона предъявило молодой Советской республике ультиматум, в котором, между прочим, требовало отозвать из Персии и Афганистана советских полномочных представителей.

Дипкурьера Баратова срочно вызвали к наркому иностранных дел.

— Дело не терпит — нужно опять ехать в Кабул, — сказал Г. В. Чичерин. — Доставить важное письмо.

Двадцать пять дней было отпущено дипкурьеру.

— Двадцать пять дней… — думал Аршак. — Из Москвы до Мазара за этот срок можно добраться, а как до Кабула? Уложусь ли…

В то время обычная поездка из Москвы в Кабул длилась около двух месяцев.

Главное — постараться не терять ни минуты времени. В путь!

У Баратова было предписание начальнику ташкентского вокзала: немедленно посадить дипкурьера в первый же поезд, идущий в сторону крепости Кушка. Под предписанием стояла подпись: Ф. Дзержинский. (Дзержинский был в то время председателем ВЧК и народным комиссаром путей сообщения.) В Мерве ожидало огорчение: поезд на Кушку ушел вчера. Следующий будет очень нескоро.

Подняв на ноги все местное начальство, Баратов добился, чтобы ему дали маневровый паровоз. Поехали! В Кушке Аршаку сказали:

— Уже вечер. Заночуй у нас. Стоит ли рисковать — мало ли что может в темноте случиться?

— Нет, друзья-товарищи, надо ехать сейчас. Меня афганцы знают…

Баратов не ошибся: на афганской стороне, в Чеминабете, его встретили как старого знакомого. Купил у начальника поста лошадь, помчался в Герат. Всю ночь, все утро и половину дня был «приварен к седлу». В Герате сразу же — в советское консульство.

И снова скачка на переменных лошадях. «Выжав» все, что можно, из лошади, Баратов оставлял ее первому попавшемуся афганцу — чаще всего хозяину рабата, — покупал новую. Даже на перевал, сколько было возможно, поднимался на лошади. И когда чувствовал, что лошадь начинает уставать, Аршак спешивался, шел рядом, поглаживая мокрую шею животного.

— Не сердись на меня. Так надо. Понимаешь?

Лошадь устало потряхивала головой. Будто понимала…

Еще один рабат — Сари-Пул. Пока готовили лошадь, Баратов мог полчаса — час отдохнуть. Вошел в отведенное ему помещение с пологом вместо двери. На земляном полу разостланы бараньи шкуры. В центре тлеет костер. Дым уходит к потолку, в круглое отверстие. Хозяин принес плов, несколько лепешек и кувшин кумыса.