Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

Первые мои рейсы были на Украину. Во время наступления деникинских войск на Киев пришлось сопровождать ценности и архивы, эвакуировавшиеся из Киева.

Поезда почти не ходили, плыли на барже с маленьким пароходом по рекам. Было нас двое. Я и А. А. Машицкий, работавший тогда в представительстве НКИД в Киеве (потом он долгое время был секретарем партийной ячейки НКИД). Рейс был трудным, изобиловал довольно опасными приключениями, но закончился благополучно.

Приходилось возить почту в товарных холодных, неотапливаемых вагонах, на бронепоездах, на паровозах и просто доставлять пешком.

Осенью 1919 года после долгих и трудных переговоров было заключено соглашение между российским и польским обществами Красного Креста о взаимной передаче гражданских пленных. В Варшаве было учреждено представительство российского Красного Креста во главе с Юлианом Мархлевским, на которое возлагалось решение всех вопросов, касавшихся передачи пленных.

Представительство получило право посылки своей почты, применение шифра и гарантию польского правительства о полной неприкосновенности наших представителей. Такая гарантия была особенно необходима после злодеяния, учиненного в Польше в январе 1919 года над Делегатами Красного Креста, когда белополяки расстреляли четверых или пятерых представителей этой гуманной общественной организации.

Советско-польская граница была, по существу, на военном положении. Железнодорожное сообщение прервано, пограничные мосты разрушены, стояла наготове артиллерия. В воздухе пахло войной. И вот в этих условиях я получил задание доставить почту представителю нашего Красного Креста товарищу Мархлевскому.

До передовой линии по границе я доехал на бронированном паровозе. А дальше, как условились с польским командованием, я должен был перейти расположение польских войск и затем снова ехать, уже на польском поезде. Пропуском служил белый флаг, который я должен нести при переходе линии фронта.

Не помню уже, где я сошел с паровоза, привязал белую салфетку на палку и в сопровождении двух красноармейцев и командира двинулся по направлению к польской линии.

Навстречу шли белополяки. Нарядный усатый польский подпоручик, похожий на персонаж из какой-то оперетты, как-то картинно завязал мне глаза, и я пошел через фронт. Польский жолнеж (солдат) вел меня под руку. Путешествие продолжалось с полчаса. Наконец опереточный офицер снял повязку и меня подвели к стоявшему под парами паровозу. На нем доехали до какой-то станции, где я и пересел в пассажирский поезд.

Почта была доставлена.

Обратный путь оказался сложнее. Сначала белополяки заявили, что паровоза у них нет, — собственно, есть, но его надо ремонтировать, на что уйдет много времени. С большим трудом уговорил железнодорожное начальство дать дрезину, на которой кое-как и доехал до передовой.

Пока шли все эти переговоры, подошла ночь. Польский офицер неожиданно заявил, что на передовой он держать меня не может и я должен идти к своим сейчас же. Снова завязали глаза. Мороз стоял градусов 25–30. Дороги не знаю. Но делать было нечего. Со мной пошел жолнеж, который, как только мы отошли, показал направление, куда идти, снял повязку и ушел к себе. Я остался в поле один.

Прошел километра три. Темно, холодно. Стал мерзнуть. И вдруг недалеко вижу силуэты нескольких, как мне показалось, крупных собак. «Откуда они тут? — мелькнула мысль. — А что, если это волки?» Револьвер, бывший со мной, едва ли мог спасти. Медленно бреду дальше. Звери стоят неподвижно; словно светлячки горят зеленые немигающие глаза. Вдруг…

— Стой, кто идет? — слышу окрик.

— Свой, дипкурьер, — отвечаю.

— Курье-еер, — протянули из темноты недоверчиво. — А не шпион, часом? Стой, ни с места!

Я пытался объяснить, кто я, но мне не верили. Так и пришлось стоять под прицелом красноармейцев, пока не явился командир и не вызволил меня.

Трудно было возить тогда почту и в Эстонию. После пограничного пункта в Ямбурге (ныне Кингисепп) ехать дальше до Нарвы надо было на подводе (железные дороги бездействовали), а от Нарвы, если повезет, добираться до места на поезде.

Однажды, когда я и один из членов нашей делегации ехали в город Юрьев (Тарту) в товарном вагоне, у него загорелись буксы. От ветра пламя быстро разгорелось, занялся и пол вагона. Никакой сигнализации, чтобы остановить поезд, не было. Я несколько раз выстрелил в воздух, полагая, что, может быть, машинист услышит и остановит состав. Но разве услышишь хлопки браунинга на паровозе при лязге и грохоте мчащегося поезда? Поезд шел под уклон все быстрее. Пламя полыхало, начала гореть и стенка вагона.

Что делать? Решили выпрыгнуть на ходу с риском разбиться — это все же лучше, чем сгореть заживо. Сначала нужно было сбросить мешки с почтой, а затем прыгать самим. Ситуация, что и говорить, не из приятных. Всякое случалось, но прыгать из горящего вагона еще не доводилось…

Говорят, что пожар особенно страшен на море. Возможно, это и так, испытать не пришлось, хотя я и много плавал. Но пожар в быстро идущем поезде, когда сидишь, как в клетке, в горящем товарном вагоне, тоже страшное дело.

Подошли к двери. Мимо мелькали дорожные будки, телеграфные столбы, деревья. Надо прыгать…

Но тут нам показалось, что пламя немного уменьшилось. Мы вылили на горящий пол два ведра воды, которую брали в дорогу. Стали сбивать пламя брезентовыми мешками. Вскоре, к счастью, поезд замедлил ход, остановились на разъезде. Подбежавшие люди помогли погасить огонь.

Долго не мог я прийти в себя после этой поездки.

Вскоре меня назначили дипкурьером при генеральном консульстве СССР в Харбине; в мои обязанности входило Развозить дипломатическую почту в наши консульства в Мукдене, Цицикаре, Дальнем.

Работа в этом районе была особенно трудна и опасна тем, что весь северо-восток Китая кишел русской белогвардейщиной, бежавшей из России после разгрома Колчака, остатками банд барона Унгерна, Семенова и прочих главарей контрреволюции; добавьте к этому и полчища чжанцзолиновских головорезов.

Белогвардейцы, озверелые в своей ненависти к советским людям, готовы были на все. Помню, как однажды, когда я пошел ужинать в вагон-ресторан, кто-то вывернул замок в моем купе, полагая, что я окажусь таким образом ночью совершенно беззащитным. С волками жить — по волчьи выть! Пришлось незаметно вывернуть замок в соседнем купе и запереться изнутри. Ох и разъярились мои «опекуны»! А ночью все же попытались открыть дверь при помощи железнодорожных ключей. Но ручку двери, как всегда, я привязал ремнем изнутри.

В конце 1926 года мы были предупреждены о необходимости особой осторожности. За нами явно шла охота. Я постоянно видел одного и того же белого офицера, который буквально следовал за мной по пятам.