Александр Сметанин - Серая шинель

— Ни хрена себе! — Назаренко качает головой и свистит.

Впереди катящейся на нас лавины вражеских танков вспыхивают черные султаны, и до высоты докатывается дроботный звук артиллерийских выстрелов. Внезапно султанов становится во много раз больше: открывают огонь «катюши». Из-за наших спин с грохотом ныряют на танки «илы», оранжевые хвосты их реактивных снарядов косым дождем устремляются к танкам, скрытым от нас в эту минуту стеной земли, огня и дыма.

Остановились? Отходят назад? Нет, не отходят. Танки увеличивают скорость, чтобы быстрее ворваться на наши позиции, и тогда артиллерии, «катюшам», «илам» нельзя будет вести по ним огонь, чтобы не побить и нас. Это немцы хорошо знают.

Теперь до танков с полкилометра. По ним уже бьют орудия прямой наводки, закопанные в землю тридцатьчетверки, противотанковые ружья. Нам стрелять пока бесполезно. Наша цель — пехота, а ее еще не видно.

Новый залп «катюш» опять закрывает волну атакующих, и, когда дым рассеивается, мы видим гитлеровцев уже метрах в двухстах. Танки горят. Сколько? Много. Горят и бронетранспортеры. С них выпрыгивают пехотинцы. Прицелившись, я посылаю туда первую длинную очередь.

Внезапно я замечаю Тятькина. Уверен, что именно его. Но одного, уже без второго номера. Прижимая к туловищу противотанковое ружье, он бежит вдоль фронта вправо. Очевидно, к брошенному кем-то окопу. Спрыгнув в него, он быстро изготавливается к стрельбе и бьет по ближайшему танку.

Пуля рикошетирует от брони, огненным клинком взмывает вверх, но вторым выстрелом Тимофей зажигает вражескую машину. Она окутывается дымом, из-за которого показывается следующий танк. Он мчится прямо на окоп Тятькина, поднявшегося ему навстречу. Без ружья, наверное, с гранатой в руке. У левой гусеницы танка сверкает вспышка, но он все-таки идет и через мгновение уже начинает вертеться на окопе.

— Тимофей! Тятьки-ин! — бессознательно, слепой от гнева, кричу я и, довернув пулемет, бью по танку. Трассирующие пули царапают его броню. Я должен, должен хоть чем-то помешать этому озверевшему вражескому танкисту, но мне мешает Назаренко.

Рывком нечеловеческой силы он отбрасывает меня прочь от пулемета, берется за рукоятки и открывает огонь по пехоте.

Уткнув лицо в землю, я лежу рядом с ним. Слезы ручьем катятся по черным от грязи щекам, над головой свистят пули и осколки, но мне на них сейчас наплевать. Я ничего не вижу, ничего не хочу видеть, не могу видеть: перед моими глазами — только Тимофей, поднявшийся из окопа навстречу танку, да груды желтоватой земли под отполированными до зеркального блеска траками.

— Патроны давай, салага полоротая, — орет на меня Семен, испепеляя взглядом.

Бегу к окопчику, где находится пункт боепитания. Это рядом.

Когда возвращаюсь назад, Семен с Реутом уже устанавливают пулемет в воронке от бомбы, метрах в десяти левее прежнего окопа. На такую большую воронку танк не рискнет наехать, в ней можно запросто застрять.

Теперь немецкие танки, средние и малые, бьют по нас, по пехоте. В дело пущены пушки, пулеметы, и мы буквально тонем в дыму, в копоти, в тучах песка, пыли, сажи.

Я ложусь за пулемет, Назаренко мне помогает, Кеша набивает новые ленты. Когда хоть на мгновение в прицеле показывается вражеская пехота, я тут же шлю в нее очередь за очередью и вижу, что пули ложатся точно в цель. Пехота уже оставила бронетранспортеры и движется в атаку вслед за танками, щедро поливая нас автоматным и пулеметным огнем.

Некоторые из горящих танков находятся так близко, что, кажется, я чувствую на лице жар от этих огненных плюмажей над их башнями.

А грохот нарастает. Мы уже слышим рев накаленных огнем и зноем моторов, пушки и пулеметы бьют по нас уже в упор, и все-таки продолжаем стрелять, отсекая пехоту от танков.

Пулеметчик, пока он жив, не имеет права прекратить огонь.

А мне пришлось прекратить. Едва сержант успевает вставить новую ленту, как «Горюнов» подпрыгивает вместе со мной, Назаренко, землей, на которой стоит он и лежим мы, и все валимся на дно воронки, на Кешу, сброшенные туда взрывной волной.

— Все целы? — Семен поднимается на четвереньки, шарит руками по земле, отыскивая каску. Глаза его закрыты, с бровей струится песок.

— Все. Кажется, все, — хриплю я, не соображая, что произошло.

— Пулемет на позицию! — Семен отирает ладонями лицо и берет «Горюнова» за колеса. Наша машина, кажется, цела. Хорошо сработана.

Мимо воронки проползает танк. Грунт под ним оседает, сыплется на нас.

Неужели фриц заметил нас и нарочно наехал на кромку воронки? Наверное, так. Вражеская машина делает разворот на месте, и земля, выброшенная взрывом бомбы, снова оказывается на нас. Если немец-механик сделает еще один такой трюк, нам конец.

— Живыми зажарю, сволочи! — кричит Назаренко, выбираясь из-под обрушенной на него груды земли. Когда это ему удается, рывком выскакивает из воронки.

Куда он? Не знаем. Фашистские танкисты, видимо, решили, что с нами покончено. Ревя мотором, танк снова устремляется вперед и тут же вспыхивает. Бутылка с горючей жидкостью, брошенная рукой сержанта Назаренко, сделала свое дело.

— Горит, горит, гад! Эй смотрите, горит! — Назаренко стоит на коленях позади танка, еще продолжающего двигаться вперед, — Серега, давай сюда автомат, сейчас выскакивать будут!

Семен сдержал слово. Он не дал гитлеровцам выскочить из машины, поджарил живьем.

Мы устанавливаем «Горюнова» на место уже под пулями автоматчиков. Бой с немецкой пехотой кипит слева и справа. Вражеские танки прорвались через наш передний край, но пехота отстала, и сейчас мы накрепко прижимаем ее к земле.

«Горюнов» стучит, выбрасывая из горячего ствола десятки пуль в секунду. Стараюсь не думать о танках, тех, что за спиной. Ни один из них не рискнет повернуть на помощь пехоте, подставить корму под наши пушки.

— Лупи, Серега, лупи их, родной! — ошалело кричит Назаренко. Автомат в его руках мелко вздрагивает, каска слетела с головы, но Семен не замечает этого. Даже Кеша и тот, кажется, перестал бояться, пригибать голову к земле, направляя ленту в приемник магазина.

Солдаты противника начинают отползать, пятиться, потом короткими перебежками отходят к бронетранспортерам. Сейчас мы деремся с немецкой пехотой один на один. Никто не вмешивается: ни танкисты, ни летчики, ни артиллеристы. Ну, фрицы, кто кого? Что, пятитесь? Кишка тонка, да?

Давай, милый «станкач», давай «Горюнов». Пусть выдержит твой стальной ствол, а мы уж как-нибудь продержимся.

Начинают сдавать назад и бронетранспортеры, прикрывая лбами и бортами пехоту. Скоро огромные чадные факелы над горящими танками скрывают от нас немцев.

Их много, горящих танков. Одни пылают впереди, другие прямо на позиции роты, третьи где-то там, в глубине обороны. Особенно надоедает удушливой вонью тот, который поджег Семен. Он горит, потрескивая, как сухостой в лесу. Рядом валяется сорванная взрывом боеприпасов башня.