Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы

И все-таки они любили свою тайгу. Они любили ее за бесконечный простор, за то ни с чем несравнимое ощущение лесной дикой свободы, которую она дает и которой больше не найдешь во всем мире. По вечерам, когда спадала жара и немного унимался гнус, когда все шлихи были обработаны и по карте был проложен маршрут завтрашнего дня, они сидели у костров на берегах рек и пели песни о Ермаке, о первых покорителях суровой таежной целины.

Они любили тайгу за ту тайну, которая была в ней скрыта и к разгадке которой они так упорно стремились. Они любили ее за свою юношескую мечту, которая сделала их жизнь трудной, суровой, но зато наполнила большим содержанием. Они видели в тайге достойного противника, в борьбе с которым нужно было проявлять все силы, весь жар души.

…Дядя Миша (так теперь геологи звали Михаила Михайловича Одинцова) успевал побывать во всех партиях. Он появлялся везде неожиданно. В густой таежной тишине вдруг раздавался комариный рокот мотора, и над верхушками показывался одинцовский ПО-2.

— Дядя Миша в гости пожаловал, — безошибочно угадывали геологи, так как ошибиться было невозможно — в этих местах это был первый и пока единственный самолет.

Летчик, крторый летал с главным геологом по партиям, Иннокентий Куницын, удивлял даже видавших виды геологов. Летал он без карт — первую карту этих мест составляла сама Тунгусская экспедиция. Куницын будто помнил наизусть все небо, так безукоризненно точно выходила иной раз машина к затерянным посреди тайги палаткам геологов.

Однажды Куницын и Одинцов вылетели из Ванавары на факторию, расположенную на стрелке реки Чуни. Через два часа под крылом показалось место падения знаменитого Тунгусского метеорита — огромная заболоченная воронка. Тайга вокруг воронки была темная и росла кольцами.

— Отсюда до стрелки километров сто пятьдесят! — крикнул Куницын. — За час долетим!

Вдруг раздался страшный треск, и стало необычно тихо.

— Что случилось? — спросил Одинцов.

— Винт упал, однако, — невозмутимо ответил Куницын. — На тайгу садиться будем.

Высота быстро уменьшалась. Самолет перешел в пике. Одинцов зажмурил глаза и приготовился к удару. «Если ломать, то лучше шею, а не ноги», — пронеслось в сознании. Вдруг кабину тряхнуло, по дну зашуршало, заскребло, и неожиданно все кончилось.

Одинцов открыл глаза. Самолет лежал на небольшой болотистой поляне. Над самой тайгой Куницыну удалось вывести машину из пике и, заметив в сотую долю секунды между деревьями маленькое болотце, посадить на него самолет. Это вообще было какое-то чудо — сесть на тайгу, да еще без винта.

Забрав с собой оружие и документы, Одинцов и Куницын стали выходить из тайги. К фактории на стрелке Чуни они добрались не через час, а только через шесть дней.

Прилетая в партию, дядя Миша заражал всех своим оптимизмом, неутомимостью, весельем. Вечером, когда геологи, усталые и разочарованные (алмаза-то все еще не было]), возвращались в лагерь, Одинцов залезал на самый высокий пенек и говорил басом:

— Бледнолицые братцы-рудознатцы, вспомним же клятву тунгусских геологов: «Станем добираться до отменных камней-аспидов и даже до изумрудов, яхонтов и алмазов. По многим доказательствам заключаю, что и в северных недрах пространно и богато царствует натура!»

— И быть по сему! — хором заключали геологи клятву.

И сразу на душе у всех делалось светло и радостно. Теплая шутка заставляла забывать невзгоды и трудности. И уже потом, исподволь, между делом, расспрашивал дядя Миша о делах, смотрел шлихи, советовал, давал указания. Был он великим энтузиастом алмазов, и этот энтузиазм невольно передавался всем.

…Зимой в Иркутск Тунгусская экспедиция вернулась с пустыми руками. На запрос Москвы о результатах полевого сезона послали лаконичный ответ: «Алмазы не найдены». Такие вести в конце 1947 года приходили в Москву отовсюду: с Украины, с Кавказа, с Дальнего Востока, с Кольского полуострова. Десятки тысяч километров были пройдены зря, сотни тысяч рублей потрачены впустую. «Алмазов нет», «алмазы не найдены», «результаты работ отрицательные» — такие ответы копились на столах у руководителей алмазной промышленности.

А алмазы все шире и шире входили в технику. Реактивная авиация, настойчиво подбиравшаяся к границе скорости звука, требовала деталей, обработанных на алмазных инструментах. Телемеханика и автоматика просила точные приборы на алмазах. Скоростное резание металлов остро нуждалось в алмазных резцах. Уральские россыпи удовлетворяли лишь ничтожную часть спроса промышленности на неуловимый минерал.

В 1948 году во все места, где хоть когда-либо встречались алмазы, снова были посланы экспедиции. Вылетела в Ербогачен и Тунгусская. Теперь уже не было торжественных проводов и пышных речей. У большинства геологов было мрачное, подавленное настроение. Казалось, что все разочаровались в алмазах. Один дядя Миша, как всегда, был полон самых радужных надежд.

— Уж в этом году обязательно найдем, — говорил он и подмигивал помрачневшим друзьям. — В этом году никуда алмазишко от нас не уйдет.

…Поисковый отряд, который возглавил Сергей Соколов, двинулся по реке Тэтэре. Теперь геологи были уже оснащены «умной» алмазоизыскательской машиной — рентгеновским аппаратом. Теперь шлихи тщательно просматривали под рентгеновским лучом. Если попадется хоть малейшая алмазная пылинка, она вспыхнет голубым люминесцирующим светом.

Отряд Соколова вел старый эвенк-охотник Егор Спиридонович Каплин. Был Егор Спиридонович похож на индейца: бронзовый загар лица, черная повязка на лбу, на плече пальма-томагавк — широкий острый нож, привязанный к полутораметровому древку.

В тайге Каплин как дома. Да это и был его лесной дом. В тайге Каплин родился и всю жизнь прожил, никуда не выезжая. Завяжи ему глаза, завези на сто километров — обратно выйдет, как по компасу.

Охотничий талант Каплина, знание тайги, повадок птиц и зверей — все это позволяло отряду быстро, и без задержек двигаться вперед. Егор Спиридонович шел с отрядом не один, с ним путешествовало все его семейство: жена Настасья и три сына — Степка, Санька и Антошка. Настасья варила геологам обед, а Степка, Санька и Антошка занимались оленями — навьючивали их, кормили, пасли по ночам. Вернее, делали это Санька и Антошка, а Степка, как самый маленький (ему было всего пять лет), сидел на олене, крепко привязанный к седлу.

Однажды Степка потерялся. Случилось это так. Санька и Антошка, пасшие ночью оленей, днем заснули в своих седлах. Глядя на них, заснул и Степка. Да так сладко, что и не заметил, как веткой его из седла вышибло. Упал Степка на землю и спит, а караван дальше ушел.

Хватились Степки только вечером, когда на привал остановились. Настасья хотела сразу же ехать искать сына, но Егор Спиридонович не пустил ее.