Юрий Корнилов - Горячее сердце

В самой Германии, в порабощенных странах, на оккупированных землях Советского Союза под эгидой охранных отрядов (СС), службы безопасности (СД), государственной тайной полиции (гестапо), органов военной разведки и контрразведки (абвера) стали создаваться карательные формирования из враждебных советскому строю лиц, из людей, наивно поверивших в возможность построения каких-то новых национальных государств без коммунистов; опустившихся элементов, уголовников и разной шпаны без роду и племени. Мобилизации этих сил в какой-то степени содействовали нечеловечески тягостные условия содержания военнопленных. Сломленных духовно и физически отправляли в так называемые восстановительные лагеря, гнусными методами толкали на измену Родине. Коварно обманутые, некоторые из них успевали испачкать руки кровью соотечественников и отсекали путь возврата к своему народу.

7-й добровольческий казачий полк был сформирован ранней весной 1942 года в Шепетовке и включен в состав 201-й охранной дивизии. Доукомплектование полка проводилось в Витебске. Здесь и сошлись два изменника, прикипели друг к другу — бывший капитан Красной Армии Прохор Савватеевич Мидюшко, теперь начальник штаба 624-го казачьего карательного батальона, и бывший школьный учитель Александр Львович Брандт.

Тот и другой получили прекрасное образование. Мидюшко помимо русского владел английским языком, успешно осваивал немецкий. Брандт слыл знатоком классической литературы и древней истории. Это и сблизило их. Правда, в характерах особого сходства не просматривалось. Брандт был труслив и подхалимски предан нацистским хозяевам. Приголубленный, вознесенный на пост редактора газеты, он даже один на один с собой не смел осудить их за что-либо. Мидюшко в общении с немцами выдерживал чувство собственного достоинства, не страшился в близком окружении проявлять к немцам презрение, в то же время беспощадно расправлялся со своими подчиненными, если замечал за ними чуточную нелояльность к тем, над кем себе позволял насмешки. Холую — холуево, Мидюшко — мидюшково. Когда один казак-каратель, получив за усердие звание ефрейтора, сострил: «Теперь я в одном чине с фюрером», Прохор Савватеевич самолично выдрал его шомполом.

Встреча этих двух людей и предстояла душным июльским вечером. Но до этого у Брандта произошла встреча с другим человеком.

Домой на Кленники, как в просторечии назывался засаженный кленами Пролетарский бульвар, Брандт спешил напрямую — немного берегом Западной Двины, потом уже аллеей, тенистой и тихой в знойный полудень. Простонародье бывало здесь редко, среди прохожих чаще встречались чиновники различных служб оккупационной администрации. Брандт ответил на приветствие одного, другого и — на́ тебе:

— Александр Львович? Простите, бога ради, если ошибся.

Приподняв шляпу и смущенно улыбаясь, перед ним стоял интеллигентного склада человек. Прилично седой, лет сорока — сорока пяти, костюм давнишней носки и несколько великоват, куплен, похоже, с чужого плеча по дешевке. Александр Львович мог сказать, что видит его впервые. А вообще, черт его знает.

— Что вам угодно? — ответно приподнял Брандт широкополую шляпу, не забывая при этом поглядывать по сторонам.

— Значит, не ошибся, — облегченно произнес прохожий. — Скудость жизни еще не иссушила память. А ведь мы с вами, господин Брандт, коллеги в своем роде, встречались даже. Помните республиканскую конференцию учителей-историков? И я имел честь представлять учительство Могилевщины. Разумеется, вы меня знать не знаете. Сельский учитель, фитюлька, а вы тогда в почете были. Ваш доклад газеты печатали. Блокнотик с конспектом умной речи до самой войны хранил, потом уж, ввиду новой власти, из предосторожности потерять пришлось. Теперь вы и вовсе, насколько известно, недосягаемых высот достигли.

Падкий до лести, Брандт испытывал двойственное чувство: приятность от восхваления и опаску, так как превозносили его дела, относящиеся к советскому времени. Освобождаясь от охватившего было страха, спросил:

— Какая-нибудь неустроенность? Помощь нужна? Зайдите завтра, если смогу, посодействую через управу.

— Премного благодарен. Воспользуюсь вашей любезностью. А сейчас, бога ради, уделите каплю времени.

— Не могу, очень спешу. — Хотел сказать, что ждет гостя, но инстинктивно зажал эту правду, другую выдал: — Печень пошаливает. Вынужден был раньше времени со службы уйти.

— Всего пять минут, Александр Львович. Очень важно, что я хочу сообщить. И для печени совет дам. Мы, деревенские больше на травку налегаем. Народная медицина, она, знаете ли… Отойдемте в сторонку, Александр Львович. Боюсь, право, скомпрометировать вас. Вид у меня не больно казистый. Ваши знакомые могут подумать, что господин редактор с каким-то проспавшимся алкоголиком якшается… Вон туда… В тенечке и глаза мозолить не будем.

Брандт вытянул из жилетного кармана часы, отщелкнул крышку, пожав плечами, пошагал к невысокому штакетнику, отделявшему сквер от дико заросшего пустыря.

— Н-ну-с, что вы хотите сообщить? — встал он к заборчику.

— Давайте вот так вот, — предложил прохожий, поворачиваясь грудью к заборчику. — Со спины люди выглядят не так привлекающе.

Встали, положив руки на ограду, В кустах, беспокоясь за сохранность гнезда, тревожно металась пичуга.

— Александр Львович, — собеседник Брандта, повернув к нему голову, старался поймать взгляд, — вам жена когда-нибудь изменяла?

Брандт резко оборотился, на лице — смесь недоумения и барской рассерженности.

— Что за дурацкие вопросы? Вы в своем уме?

— Сердитесь? Теперь я вправе думать, что вероломство вам не по душе. Действительно, Александр Львович, измена слову, дружбе, любви — это паскудство. Но согласитесь: измена своему народу, Родине — паскудство крайнее из крайних.

— Послушайте, кто вы такой? Вцепились, как репей… Что вы от меня хотите?

— Хочу одного — внимания. А кто… Да перестаньте вы крутить головой! — в голосе прохожего появился властный металл. — Заступника ищете? Может, у вас, как у полицая, свистулька есть? Не надо заступников. Поговорим — и разойдемся мирно. А? — На губах человека полупотаенная улыбка, смотрит так, будто насквозь пронизывает. — Так вот, о вашем предательстве. Как оно далеко зашло, Александр Львович? От Советской власти отшатнулись, к немецкой вроде бы до сих пор как следует притереться не можете. Мечетесь, суетитесь, как эта пичуга. И мысли ваши: туда-сюда, туда-сюда… Это что, конфликт с собственной совестью?

Жесткий тон, буравящий взгляд схватили Брандта словно клещами. Сосуще заныла печень, рука непроизвольно дернулась к правому боку, туда, где боль. Незнакомец мгновенно, будто задушевного приятеля, приобнял Брандта, скользнул ладонью по левым карманам пиджака и брюк, прижавшись, постарался телом ощутить содержимое правых. Спросил насмешливо: