Юрий Корнилов - Горячее сердце

— Сейчас достану, — Она вдруг направилась к выходу.

— Стойте! — я преградил ей дорогу.

— Да вы что? — изумилась она. — Я же не убегу! Как я могу убежать от такого… молодого, сильного…

И состроила глазки. Она еще кокетничает!

Шумков заметил, как я смутился, и подчеркнуто официально приказал:

— Товарищ лейтенант, пригласите понятых.

Соседей я нашел лишь в третьей квартире. Обе женщины, мать и дочь, держались настороженно, на веселое «Здрасьте!» Кореньевой не ответили.

— Приступаем, — тем же строгим тоном сказал майор. — Товарищ лейтенант, пишите протокол.

— Зачем протокол! Я так отдам, — предложила Кореньева.

Шумков почему-то ответил мне:

— Надо, лейтенант, все оформлять как положено.

Ох, Сан Саныч! Он совсем не так понял мой вопросительный взгляд. Да я горю желанием написать хоть тысячу протоколов!

Мы вышли на лестничную площадку. Я подробно описал распределительный щит электроснабжения, щель между его рамой и стеной, из которой Кореньева извлекла маленькую записную книжку в зеленом пластиковом переплете. Линейкой вытолкнула. Деревянной ученической линейкой с маркировкой до 30 см, погружая ее в тайник на 5—8 сантиметров.

В книжке оказались адреса и какие-то странные записи. Что-то вроде о сельскохозяйственных опытах.

Больше мы ничего не нашли. Я попросил понятых расписаться.

— Это что — всё?! — старшая женщина не то чтобы недоумевала, она возмущалась. — А почему вы ее не спрашиваете, какие она по ночам пьянки-гулянки закатывает?! Житья от нее всему подъезду нет!

— А ну, вали отсюда! — рванулась к ней Наталья. Посыпалась грязная брань. Молодая соседка сильно оттолкнула ее. Я схватил Кореньеву за руки.

— Тихо, тихо, — майор осторожно придержал молодую. — Мы это знаем, — серьезно ответил он старшей. — Спасибо за помощь. Когда понадобится, мы пригласим вас свидетелем. А пока — до свидания.

— Гуд бай! — помахала ручкой Наталья. Она снова была весела.

Всю компанию: Дуденца, Кореньеву, Мальцева — повезли в Свердловск. Приехали уже ночью, потому что до позднего вечера Дуденец, переведенный для допроса в кабинет начальника железогорского горотдела, упорно отказывался давать показания. Пока Сергей Павлович оформлял протокол, мы расположились в приемной, в глубоких кожаных креслах. Москвин нещадно дымил «беломориной», стряхивая пепел в уже опустевшую пачку, зажатую в кулаке, Обстановка располагала к воспоминаниям.

— В сорок пятом, — говорил Олег Иванович, — были у нас в управлении вот такие же мягкие диваны. Кожа на них — мечта штабного сапожника! Очень они нас тогда выручали: шинелью с головой укроешься — и хоть часок да поспишь. Помнишь, Саша?

— Как же, помню, — откликнулся Шумков. — Все время на них снилось, будто я опять на фронте из болотины пушки вытаскиваю. Лошадь бьется в грязи, приседает, обнимешь ее за шею, прижмешься щекой, уговариваешь… Просыпаюсь — диванный валик в охапке… Только я, Олег Иванович, позже пришел, в сорок девятом.

— Да-а… А Сергей в сорок седьмом из Польши вернулся…

Я уже знал, что Скориков помогал возрождению народной Польши. Видел его фотографию в музее управления, где он в мундире офицера Войска Польского, в четырехугольной фуражке. Рядом с фотографией орден — «Серебряный крест заслуги».

— Расскажите, Сергей Павлович, — попросил я однажды, — за что?

— Ну… там же написано… — Он наклонился к стеклу. — «За разоблачение немецкой агентуры и подпольных бандгрупп». Разве не ясно…

— Расскажи, расскажи, — подтолкнул его Пастухов. Он тоже был в парадной форме с панцирем наград. Все наше отделение тогда собралось в музее. Мне торжественно вручили «Наказ молодому чекисту». Когда зачитывали слова: «Вы вступаете в боевую семью…», я посмотрел на них, моих сегодняшних однополчан, и мысленно добавил: «Боевую, героическую». — Расскажи, — подсказал Пастухов, — как ты перед схроном, на виду, отбросил автомат и полез в логово с голыми руками, чтобы бандиты поверили, что вы их будете брать живыми…

— А вы знаете, Виктор Иванович, — поспешно перебил его подполковник, — за что нашему «бате» в мирные дни вручили боевой орден?

— Наверно, — я уважительно понизил голос, — за войну. Как говорится, награда нашла героя.

— Нашла-то нашла, — Сергей Павлович просиял от удовольствия, — да за геройство послевоенное. Олег Иванович в выявлении двух агентов участвовал. Еще гитлеровского посева. Один на окраине Свердловска «учителя музыки» изображал, другой в Нижнем Тагиле пристроился, «фельдшерам». Собирались на новых, заокеанских хозяев работать. Не вышло!

Педант Пастухов упорно не оставлял раскрасневшегося подполковника в покое.

— Расскажи о своих наградах. Вот эта за что? А-а, не помнишь… Я помню: за дело Пауэрса, летчика-шпиона. — Майор повернулся ко мне. — Наш Сергей Павлович — ходячий музей, ей-богу. Если бы еще суметь его разговорить… Слышишь, Сергей…

Сергей Павлович уже спрятался за широкую спину Москвина.

…Сейчас, сидя в уютных креслах, Москвин и Шумков переговаривались вполголоса, что-то уточняли. Я слышал: «…Погоны выдали к Первомаю, девятнадцать лет, только и пофорсить! …В сорок втором — Юго-Западный… Третий Украинский…»

У меня в такие моменты, когда наши фронтовики принимаются вспоминать, кожа на лице деревенеет. Невероятно, что эти люди так запросто приняли меня в свою компанию. В душе я бурно восхищаюсь ими… но на вид стараюсь этого не показать. Как-то не принято у моего поколения открыто выражать положительные эмоции. Завидую доброму Сергею Павловичу: тот может и суховатого Пастухова расшевелить своей открытой, искренней радостью по любому, самому мелкому поводу. Скажем, по поводу удачного воскресного улова, о котором сам же Сергей Павлович выспросил Шумкова. Рядом со Скориковым, наверно, легче было воевать. С ним бы я пошел в разведку. Если бы он взял меня с собой.

Дуденец заговорил после ужина.

Он не знал, с какой стороны мы вышли на него, а у нас было признание Утина. Федор назвал еще одного армейского сослуживца, с которым, как и с Дуденцом, обменялся домашними адресами. Новый «подпольщик» жил недалеко от Железогорска, в поселке Макаровка. Он казался заводилой всего дела, называл себя «главным теоретиком», «вождем». По его заданию Федор ездил в Железогорск. Там, правда, он долго не мог понять, кто же из дружков главнее, когда Дуденец представился «президентом». А заплатив по требованию «президента» «членские взносы» в размере 10 рублей, Федор предположил подобную обираловку и со стороны, «вождя» и вовсе взволновался. Он так и не понял, что требуется от него, но, когда Дуденец его припугнул, Федор обещал «содействовать». Вернувшись домой, Утин еще полгода посылал руководителям «Легиона» фальшивые донесения, а потом все же не выдержал, собрал все накопившиеся у него «документы» и пошел к нам…