Джавахарлал Неру - Открытие Индии

Почему китайцы так стойко сражались на протяжении многих лет? Почему русский и другие народы Советского Союза сражались с таким непревзойденным мужеством, упорством и воодушевлением? В других странах народы также сражались храбро, движимые любовью к родине, страхом перед агрессией и стремлением сохранить свой уклад жизни. И все же военные усилия России были проникнуты большим воодушевлением, чем это имело место в других странах. Другие великолепно сражались, как, например, в дни Дюнкерка и после, но как только непосредственный кризис проходил, наблюдалось некоторое ослабление духа; казалось, существовали некоторые сомнения относительно будущего, хотя войну так или иначе необходимо было выиграть. В Советском Союзе, насколько можно было судить по имеющимся материалам, не было ни сомнений, ни споров (хотя, правда, споры там и не поощрялись) и существовала полная уверенность как в настоящем, так и в будущем.

А в Индии? Здесь налицо было глубокое отвращение к настоящему и будущее представлялось столь же темным. Не патриотический порыв к действию двигал людьми, а лишь желание оградить себя от вторжения и еще худшей участи. Малокто.руко-водствовался международными соображениями. Ко всем этим чувствам примешивалось возмущение тем, что иностранная империалистическая держава помыкала нами, эксплуатировала и подавляла нас. Система, при которой все зависело от желаний и капризов самодержца, была порочна в самой своей основе. Свобода дорога всем, но больше всего она дорога тем, кто лишен ее или кому грозит опасность ее потерять. В современном мире свобода во многом стеснена и ограничена, но те, кто ею не обладает, не видят этих ограничений и идеализируют идею свободы, превращая ее в предмет своего страстного стремления, непреодолимого, всепоглощающего желания. Все, чю не согласуется с этим стремлением или кажется противоречащим ему, неизбежно отвергается. Стремлению к свободе, во имя которой трудилось и страдало столько людей в Индии, не только был нанесен удар, но казалось, что все перспективы на этот счет отодвинулись в какое-то туманное и отдаленное будущее. Вместо того чтобы соединить этот порыв с происходящей всемирной битвой и использовать этот огромный резервуар энергии в интересах свободы Индии и всего мира, а также для нужд обороны Индии, война была изолирована от всех этих стремлений, и с исходом ее не связывалось никаких надежд. Никогда не следует оставлять любой народ, даже врагов, без надежды.

Конечно, в Индии были люди, видевшие в войне нечто гораздо большее и более значительное, нежели игру мелких честолюбий государственных деятелей различных стран, принимающих в ней участие, люди, сознававшие ее революционное значение и понимавшие, что воздействие ее конечного исхода и последствий на мир выйдет далеко за рамки военных побед, пактов и разглагольствований политиков. Однако число таких людей было, разумеется, ограничено, подавляющее же большинство, как и в других странах, придерживалось более узких взглядов, которые оно именовало реалистическими, и руководствовалось соображениями момента. Некоторые, склонные к оппортунизму, приспособились к английской политике и нашли в ее рамках место для себя, точно так же, как они стали бы сотрудничать с любой другой властью и поддерживать любую другую политику. Другие решительно восставали против этой политики, находя, что подчинение ей является предательством не только интересов Индии, но и всего мира. Большинство же стало просто пассивным, инертным, неподвижным. Это был давнишний недостаток индийского народа, с которым мы так долго вели борьбу.

В то самое время, когда в сознании Индии происходила эта борьба и все более усиливались настроения отчаяния, Ганди написал несколько статей, которые внезапно придали новое направление мыслям людей, или, как это часто случается, облекли в определенную форму их смутные идеи. Бездействие в столь критический момент и покорность всему происходящему стали для него непереносимы. Единственно правильным образом действий в данных условиях было признание свободы Индии, с тем чтобы свободная Индия могла отразить агрессию и вторжение в сотрудничестве с союзными странами. Если такого признания пе последует, необходимо будет предпринять какие-то действия, дабы бросить вызов существующей системе и пробудить народ от летаргии, парализующей его и делающей его легкой добычей любой агрессии.

В этом требовании не было ничего нового. Оно бьиго повторением того, что мы говорили всегда, но в его речах и статьях звучала новая настойчивость и страстность. В них заключался также намек на необходимость действия. Не было никаких сомнений в том, что он выражал в тот момент господствующие настроения в Индии. В столкновении национализма с интернационализмом одержал победу национализм, и новые статьи Ганди взволновали всю Индию. И все же этот национализм никогда не был враждебен интернационализму и даже всячески пытался найти какие-то способы ужиться с этим последним, если бы ему позволили сделать это, не роняя достоинства и с пользой для дела. Конфликт между ними вовсе не был неизбежным, ибо в отличие от агрессивного европейского национализма индийский национализм не стремился к вмешательству в дела других народов, а скорее к сотрудничеству с ними в интересах общего блага. Национальная свобода рассматривалась как важнейший базис истинного интернационализма и, следовательно, как путь к последнему, а также как подлинная основа сотрудничества в общей борьбе против фашизма и нацизма. Между тем интернационализм, о котором так много говорили, начинал подозрительно походить на старую политику империалистических держав в новом, хотя и не совсем новом, облачении. По существу он представлял собой тот же агрессивный национализм, стремившийся под видом империи, содружества наций или опеки навязать свою волю другим.

Некоторые из нас были обеспокоены и угнетены этими новыми обстоятельствами, ибо действие не имело смысла, если оно не было эффективным действием, всякое же эффективное действие неизбежно оказалось бы помехой военным усилиям в то время, когда Индия сама находилась под угрозой вторжения. Общий подход Ганди, повидимому, также не учитывал важных международных соображений и казался основанным на узком национализме. На протяжении трех лет войны мы сознательно придерживались политики, состоявшей в том, чтобы не создавать затруднений властям, и те действия, к которым мы прибегали, носили характер символического протеста. Этот символический протест принял гигантские масштабы в 1940—1941 годах, когда тридцать тысяч наших виднейших работников, мужчин и женщин, были брошены в тюрьмы. Но даже это добровольное обречение на заключение в тюрьму было делом отдельных, специально на это выделенных лиц и не должно , было вызывать каких бы то ни было массовых беспорядков и прямого вмешательства в деятельность правительственного аппарата. Повторить это было невозможно, а если бы мы предприняли что-то другое, это должно было носить иной характер и быть более эффективным. Могли ли эти действия не помешать ведению войны, которая приблизилась к границам Индии, и не поощрять противника?