Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь

Видели, строят у нас детсад? Зачем? Ну, ничего, пусть строят. У нас много парубков есть. Девчат нехватка. Вот и будет на старости лет им хороший интернат.

А еще у нас нет дорог. Нельзя проехать от Рудни-Осошни до Малых Минек. Я выступала на сессии райсовета в Народи-чах, говорила об этом. И о дорогах, и о детях. Дети десять лет ходят в школу за десять километров. После радиации (она так и сказала „после радиации“ – А.Я. ) дорогу разбили еще больше, нельзя проехать. Едем на лен 17 километров, а если бы была дорога, то можно ехать только три. Шесть лет нам все обещают сделать дорогу. Правда, в селе сделали асфальт. Мы написали в Совет министров Украины, Масолу (председатель Совета министров. – А.Я. ). Приехали после этого из облисполкома. Обещают в четвертом квартале сделать дорогу».

Вот уж, воистину, живет человек – надеется…

«Нам рассказали, как себя вести, что надо есть тогда, когда мы уже хорошо наелись всего чего надо и не надо из таблицы Менделеева», – продолжала бригадир, вытирая руки о подол платья. Когда мы подошли, она как раз на своем огороде копала картофель. Неподалеку от нее выбирали клубни другие женщины. Возле них в песке возились дети. Чуть дальше кто-то жег ботву. И радиоактивный пепел тут же осыпался на огороды и сады, на детские головки…

Вокруг села еще сразу после аварии должны были снимать слой земли. Но потом, очевидно, раздумали и землю просто перепахали. Село «мыли». Известняковую дезактивацию планировали проводить впервые только осенью 1987 года.

За это время десятки жителей села, пережив первый радиационный удар, облучившись внешне и внутренне, почти три месяца после аварии пили местное радиационное молоко и оказались на больничных койках областного центра. Некоторые успели побывать здесь по нескольку раз.

Работавшие на огородах женщины тоже подошли к нам. Услышав, о чем речь, включились в разговор о своем горьком житье-бытье. Оказывается, из села забрали 63 коровы. За килограмм живого веса платили по 1 рублю 92 копейки. Коров завезли в колхоз имени Щорса, в село Базар этого же района. (Только спустя четыре года стало известно, что и село Базар подлежит полному выселению). Почему в Базар? Сказали, что там «чистое» место и их можно откормить на мясо для продажи населению. Коров забрали 17 июля 1986 года. Телок оставили. Но затем и их забрали. Разрешили держать только свиней да кур.

«В первые дни после взрыва мы все охрипли, – говорили женщины. – В этом году нам запретили кушать смородину, клубнику. Яблоки разрешили, но сказали мыть в проточной воде, также помидоры и огурцы».

Узнала я и о том, что в селе есть ферма – 86 коров. И откормочный пункт крупного рогатого скота – 113 голов. Годовой план колхоз «Красное Полесье» выполнил в первом полугодии на 113 процентов.

Если раньше с гектара здесь собирали 10–13 центнеров зерновых, то теперь – 18.

Чем больше рассказывали мне женщины, тем больше я убеждалась, что здесь творится преступление. Преступление власти перед людьми. Не поэтому ли меня не пустили сюда в командировку?

Оказалось, что от новостроящегося детского сада села Рудня-Осошня до выселенных и огороженных колючей проволокой сел Киевской области Бобер и Владимировка – рукой подать. Поля же просто упираются в колючие заграждения. Неподалеку – село Голубиевичи. В нем, как сказали мне женщины, построили новые дома. Но люди из выселенных сел туда не переехали. Некоторое время они пустовали, а затем их заняли – свои же колхозники. Отсюда до чернобыльского реактора – 60 километров. До тридцатикилометровой мертвой зоны – 30.

Сегодня села Рудня-Осошня больше нет. Через четыре года после взрыва правительство решило его срочно выселить. Срочно – после стольких лет обмана! Преступного обмана.

Тогда я сказала сама себе, что я продолжу, чего бы это мне ни стоило, свое журналистское расследование и напишу обо всем увиденном и услышанном. Только гласность могла спасти этих людей. Несмотря на то что гласность объявили у нас в 1985 году, с приходом к власти Михаила Горбачева, ею в этих краях и не пахло.

Целый месяц каждый уик-энд после моего тайного от редакции визита в радиационную Рудню-Осошню мы с мужем ездили на наших «Жигулях» по селам Народичского района. Это были тяжелые встречи с потерянными, раздавленными, обманутыми людьми. С тех пор прошло двадцать пять лет, но ни одну из тех встреч я не забыла, потому что ни одну из тех исповедей забыть просто невозможно. Исписанные тогда блокноты, кровоточащие, как память очень старых людей, ничего уже, кроме смерти, не ожидающих от жизни, я храню в своем чернобыльском архиве.

Вот она лежит, засыпанная багрецом и золотом, осенняя земля. Красивая – слов не сыщешь! Слева – поля, а дальше – пастбища, стада. На фоне дымки тающего за ними леса кажется – картина. Прованс? Да нет, куда ему до наших красот! Полесье!.. Простор да леса, вызывающие щемящее чувство вечного с ними родства. В неизменной изумрудной оправе, как бесценная брошь, – Христиновка. Христиновка – это от «христиан»? От слова «Христос»? Или от украинского слова «хрест», то есть «крест»? Какой же особый крест определен судьбой этому селу? Справа от него вдали утопают в вишневых и яблоневых садах полесские деревянные хаты и новые добротные дома из белого огнеупорного кирпича. Это – Старое Шарне. А прямо…

Прямо: «Стой! Проход запрещен! Опасно для жизни!» – гласят устрашающие предупреждения на шлагбауме, на колючей проволоке ворот, закрытых на увесистый замок.

Нет. Не может быть. Не укладывается. Не вяжется. Вот же хата, рядом, по эту сторону проволоки, в ста метрах. Упало яблоко в саду, возле забора, и покатилось в траву. Вышел из дома малыш. Лет пяти. Или шести. Радостно побежал между кипеньем осенних цветов. Славный, будто сам цветок. Ручка его потянулась к яблоку, затем – ко рту… По губам течет сок, капает на ботиночки, на траву. Мальчик чему-то смеется…

Дома возле луга с другой стороны колючей проволоки – свободно растянувшееся вдоль речки Уж село Новое Шарне. После катастрофы в Чернобыле его больше нет. Мертвое. Такая же печальная участь постигла еще три здешних деревни – Долгий Лес, Мотыли, Омельники. Из печати мне было известно, что летом 1986 года из них эвакуировали 251 семью – более полутысячи человек. Куда их выселили, как они живут? Вот что прежде всего интересовало меня. Как обустраиваются психологически на новых местах?

В тот субботний день, когда я впервые после взрыва в Чернобыле приехала в Народичи, даже приблизительный масштаб бедствия и обмана (хотя бы в нашей области) выяснить мне не удалось. В выходной день никого из руководства не оказалось в райисполкоме. Я просто разговаривала с людьми на улицах, в магазинах, заходила в дома. Мне посоветовали поехать в первую очередь на окраину Народич, в поселок Мирный. Именно там для переселенцев построили 50 новых коттеджей. Люди не хотят в них жить. Почему?