Надежда Мандельштам - Об Ахматовой

Впервые: Крайнева, 1991.С. 104 (в примечаниях).

Из истории с общей квартирой в 1957–1958 гг. так ничего и не вышло. Н.Я. описывает это так: «Ахматова сначала согласилась поселиться со мной, но потом раздумала. Ей казалось, что, когда мы вместе, начальство сходит с ума и засылает к нам всех своих стукачей. Вето, наложенное на нашу квартиру, ее не огорчило, но я осталась неустроенной, и это смущало ее. Ей казалось, что виновата во всем она, хотя на самом деле ее вины уж никак не было. Ведь в отдельную комнату меня потом не впустили точно так, как в квартиру. <���… > Я работала в Пскове, когда Ахматова в порыве раскаяния пригласила к себе Суркова, чтобы поговорить обо мне. Сурков явился с букетом белых роз неслыханной красоты. Ахматовой ничего не пришлось ему объяснять, потому что он говорил обо мне с вдохновением и приплясом. Он твердо обещал немедленно устроить мне прописку и комнату. Ахматова пришла в восторг. Я получила от нее телеграмму в Псков с похвалой Суркову. В тот же день пришла вторая телеграмма – от человека, которого я называю „некто в штатском“. Он сообщил, что Литфонд перевел мне двести рублей. Ссуда была безвозвратной. Сурков проявил чуткость, свойственную функционеру, – комната и прописка превратились в кучку денег. Я сначала не хотела брать этих денег, но потом вспомнила Женю Левитина, первую ласточку, который однажды по такому же поводу накричал на меня: „С паршивой собаки хоть шерсти клок!“ На эти деньги я купила „Камень“, принадлежавший Каблукову. На полях Каблуков вписал груду стихов Мандельштама. Он трогательно следил за своим молодым другом… Я считаю, что это хорошее употребление денег, выданных грязным учреждением» (Н. Мандельштам-2. С. 598–599). Получить совместную квартиру не удалось еще и потому, что против этого возражала И.Н. Пунина, настоявшая на том, чтобы А.А. и ее семье выделили жилье в Ленинграде.

14

А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам

12 июля 1957

Дорогая Надюша, очень хочу жить с Вами в Москве, лишь бы сохранился мой дом в Ленинграде.

Работы у меня много (переводной) и всё московская. Жду вестей, крепко Вас целую. В воскресенье еду к себе на дачу в Комарово.

Ваша А. Ахматова

Красная Конница,

AM. Короб 3. Папка 86.

Впервые: Ахматова, 1983. С. 340.

15

А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам

ЛЕНИНГРАДА 15/63 20 12 1345 МОСКВА ЛАВРУШЕНСКИЙ ПЕР 17 КВ 47 НАДЕЖДЕ ЯКОВЛЕВНЕ МАНДЕЛЬШТАМ

ПИСЬМО С СОГЛАСИЕМ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ВАМИ ОТПРАВЛЕНО ЛАВРУШЕНСКИЙ ШКЛОВСКОЙ МАНДЕЛЬШТАМ = АХМАТОВА

АМ .Короб 3.Папка 86.Почтовый штемпель: «Москва 12.7.57». Там же – приписка Н.Я.Мандельштам: «Варюша! Я пошла к больной Люле. Буду вечером. Н.».

Впервые: Нерлер, 2007 .С. 421.

16

А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам

КОМАРОВО ЛНГ 418 22 20 2153 МОСКВА ЛАВРУШЕНСКИЙ ПЕР 17 КВ 47 НАДЕЖДЕ МАНДЕЛЬШТАМ

ВНЕЗАПНО ОСЛАБЕЛА НЕ МОГУ ПОЗВОНИТЬ ЗАВТРА ЖЕНЯ ПОЗВОНИТ ЭММЕ МОСКВУ КРЕПКО ЦЕЛУЮ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ = АННА

АМ .Короб 3.Папка 86.Почтовый

штемпель: «Москва 20.7.57».

Впервые: Нерлер, 2007 .С. 424.

17

Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой

КВАРТИРУ ПОЛУЧИМ НОЯБРЕ ЗАКРЕПИВ ЛЕНИНГРАДСКУЮ ТЕЛЕГРАФНО ПОДПИШИТЕ СОЮЗ ПРОТЕСТ ПРОТИВ ЗНАМЕНИ.

Архив И.Н.Пуниной (собрание А.Г. Каминской).

Впервые: Крайнева, 1991 .С.104 (в примечаниях).

18

Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой

Анюша! Это объяснение того, что происходило в Союзе в эти дни. Вопрос о квартире возник, когда Сурков, разговаривая со мной, спросил про вас. Из общей ситуации он сам сделал вывод, что вам нужна комната для работы. Сказал, что больше этого не забудет, и ахнул, как он мог упустить это раньше. Лицемерия в этих вздохах не было. Но этим разговором я осталась недовольной и тихо шипела на А. Ал. Однако на следующий день меня вызвал некий Воронков, расспросил и заявил, что у меня с вами будет двухкомнатная квартира. Я спросила, можно ли вам сообщить об этом, т. е. наверняка ли будет. Он ответил, что утром был секретариат и Сурков провел этот вопрос. Я ему повторила, что условием является сохранение ленинградской квартиры. Он – Сурков, это взял на себя, как и мою прописку. Прошло несколько дней, и он, вместо того чтобы вызвать меня, позвонил вам. Теперь мы договорились, что все переговоры будут вестись через меня. Именно тогда, в первую встречу, возник вопрос об Ардове и о том, захотите ли вы жить со мной. Поставил его не Воронков, а мелкий служащий. А Воронков только спросил, какие у нас отношения, и не сочтете ли вы такую квартиру коммунальной, на что я нагло объяснила, что мы обожаем друг друга.

Следующий этап. – Я опять была у Суркова после «Знамени»1 в четверг 18 июля. Он просил меня сообщить вам, что лучше жить на птичьем положении в Ленинграде, и предложил перевести квартиру на Ирино имя. Условились встретиться в понедельник. В понедельник же мне позвонил Воронков – и я к нему приехала. Что делать? Обе мы в списке, который нужно дать в Моссовет (вселение в августе), а неизвестно, что в Ленинграде. Вселять ли меня без вас и т. д.? Отложили решение до приезда Суркова. К Суркову Воронков и еще какой-то спец по квартирам ворвались, как только вошла. Я нарисовала им план вашей квартиры и объяснила, что Ире ее будет трудно удержать, если не будет солидно всё оформлено. Речь, разумеется, шла не об удобствах Иры, [а] о том, что вас нельзя отрывать от Ленинграда (вся жизнь и вся поэтическая деятельность, как объяснил Сурков). Предложил отложить наше устройство до ноября. Меня же сняли со списков. В ноябре будет 1) заселяться новый дом 2) 4 квартиры в Фурмановом. Я подала по просьбе Воронкова мотивированное заявление о вас: 1) Как вы связаны с Ленинградом и 2) что вы делаете в Москве (переводческая деятельность). Эта мотивировка будет использована в письме в Совет Министров РСФСР. Вам волноваться нечего – вы можете на этом только приобрести базу в Москве. Рискую только я. Если изменится что-нибудь в моем положении, я рискую в ноябре ничего не получить. Авось не случится. Еще деталь: в последнем разговоре с Воронковым я сказала, что на Фурмановом нет лифта, но он ответил, что это старый дом и никто не собирается нас селить в старый дом. Он для нас намечает новый дом у Белорусского вокзала. Сурков же клялся, что всё будет сделано по первому классу. Сурков во всем ведет себя безупречно. Кстати, по поводу «Знамени». Он хотел написать от имени комиссии письмо (открытое) с протестом в «Знамя». Просил меня написать проект. Но я, когда писала, поняла, что у меня нет слов, способных быть напечатанными, по этому поводу. Сначала я говорила ему, что не оставлю этого так, но теперь у меня появилась глубокая апатия. Посмертная травля Оси со стороны «Знамени», вероятно, «Литгазеты» и, может быть, «Звезды»2 прольет свет на какие-то черты биографии. Мы расстались с Сурковым во вторник. Он хотел отредактировать мой проект письма, чтобы его подписали члены комиссии по наследству3. А я [сказала,] что мне достаточно его отношения, которое меня успокоило, и что впредь я просто не буду читать журналов, которые печатают Коваленкова… Мне действительно стало всё равно. Никакая комиссия не сможет действовать грязными методами Коваленкова (кстати, это клевета и на Есенина; отношения были странные, но дружественные. Осмеркину Есенин говорил, что он «этого жида любит»; встретили мы его чуть ли не накануне самоубийства, он звал в трактир, и Ося долго каялся, что не пошел). Если писать письмо, придется повторять и мусолить Коваленковские перлы «собирался бить» и «было за что». Я этого не могу, а Ося, слава богу, умер.