Надежда Мандельштам - Об Ахматовой

Я вам пишу, потому что именно что-то, напомнившее мне гнусный голос Городецкого, испугало меня, я вспомнила, как у нас с Осей всё рвалось в эти два, кажется, года. Как в «Шуме времени» где-то тоже что-то такое прорвалось и т. п. (голос – пересмотр чего-то, между прочим, школы). Была, очевидно, страшная минута, когда он мог стать Городецким (кстати, его – и потом – раздражал Шкловский. Он говорил, что он противопоказан всякому поэту. Бриковские истины у нас изрекал всегда Шкловский10. Огорчившая меня статья о «Серапионовых братьях»11 – она сплошные перевернутые прогнозы). К статьям в «Русском Искусстве» я относилась как к чему-то случайному, вспоминая всё прямо противоположное, что он всегда – потом и раньше – говорил. Теперь я вижу, что это был роковой момент – он тогда мог погибнуть. Этого больного очень мало – это тонет в жизнеутверждающем (чудные фельетоны о Сухаревке, о Киеве, о Батуме12 и т. п.). Если б я не знала Городецкого, я бы, может, не увидела бы этого. Но – увы! – я его видела – и поняла. Жаль, что я тогда была молодой дурой.

Я действительно должна заставить Николашу записать с моих слов всё, что я знаю о его настоящих оценках и о том, почему появились вступительные строчки о «случайных» статьях перед сборником статей, который он выпустил. Он тогда злился, когда его уговаривали издать «полный» сборник статей; таких разговоров при мне было несколько. Затем он собрал сборник статей и фельетонов для какого-то издательства в Киеве (там был Ушаков), и эти разговоры повторились (26 год)13. Женя тоже их помнит. Переписанную статью из «Р [усского] Иск [усства]» он сразу порвал и не оставил ее в архиве – и еще ту статью о прозе, о кот[орой] я пишу (там ничего особенного – о фольклоре у Серапионов). Но у Жени нашелся второй экземпляр (о прозе) и я его бросила в архив. Вот сейчас и прочла.

Всё это письмо очень бестолково. Вы выбросьте его. Но просто это продолжает наш разговор о статье о поэзии в «Р [усском] Иск[усстве]», и я вдруг поняла, что это не какая-то глупая случайность, а просто момент – быть или не быть. И я поняла, как вы были правы, когда сказали, чтобы я записала, как он относился к статьям «случайным» и каковы у него были постоянные, а не «случайные» оценки. Как хорошо, что мы встретились в Детском Селе в тот год…14 После этого «городецкое» и «лефовское» отступило навсегда. Не было даже самых крошечных рецидивов. Каким вы были молодцом в отношениях с Осей – до чего вы были умнее всех мужчин. Целую вас.

Надя.

Письмо выбросьте. Я постараюсь всё записать толково и передать в Союз Писателей с архивом и подготовленным собранием. Это в биограф [ической] справке, которую должна составить комиссия по наследству.

Ануш, голубка, я почему-то вам всё выложила и ничего не сказала о себе и не спросила о вас. И вообще я, по-моему, пишу вам в первый раз в жизни. Письмо дурацкое. Я бы сказала всё гораздо толковее. И жаль, что теперь, понимая, я не могу уже сказать этого Осе.

ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892. Л. 13–14 об. Впервые: Крайнева, 1991. С. 99-100.

1 Интересно, что здесь под периодом удушья Н.Я. подразумевает не 1925–1930 гг., когда О.М. не писал стихов, а предшествующие им 1922–1924 гг., когда сочинение стихов сочеталось с большим объемом прозаических и критических текстов.

2 Речь идет о статьях О.М. «Буря и натиск» и «Vulgata. Заметки о поэзии» (журнал «Русское искусство». 1923. № 1 и 2), «Литературная Москва» и «Литературная Москва. Рождение фабулы» (журнал «Россия». 1922. № 2 иЗ).

3 В дальнейшем Н.Я. дала обоснование случайности связи С.М. Городецкого и акмеизма как литературной группы (с. 192), а посвященную ему главу во «Второй книге» назвала «Лишний акмеист».

4 Речь идет о статье «Буря и натиск»; при подготовке сборника «О поэзии» О.М. снял ее в наборной рукописи.

5 В предисловии к сборнику «О поэзии» О.М. писал: «Случайные статьи, выпадающие из основной связи, в этот сборник не включены».

6 См. примеч. 2.

7 ЛЕФ (Левый фронт искусств) – литературно-художественное объединение, существовавшее в 1922–1929 гг. Среди его членов Н.Н. Асеев, С.И. Кирсанов, Б.Л. Пастернак (до 1927 г.), А.М. Родченко, В.Е. Татлин, О.М. Брик, В.Б. Шкловский и др. Во главе объединения стоял В.В. Маяковский.

8 Из стихотворения О.М. «Влез бесенок в мокрой шерстке…» (1937).

9 Н.Я. имеет в виду следующие фрагменты из статей О.М. «Литературная Москва» (1922): «Здесь Маяковским разрешается элементарная и великая проблема „поэзии для всех, а не для избранных“. Экстенсивное расширение площади под поэзию, разумеется, идет за счет интенсивности, содержательности, поэтической культуры. Великолепно осведомленный о богатстве и сложности мировой поэзии, Маяковский, основывая свою „поэзию для всех“, должен был послать к черту всё непонятное, то есть предполагающее в слушателе малейшую поэтическую подготовку. Однако обращаться в стихах к совершенно поэтически неподготовленному слушателю – столь же неблагодарная задача, как попытаться усесться на кол. Совсем неподготовленный совсем ничего не поймет, или же поэзия, освобожденная от всякой культуры, перестанет вовсе быть поэзией и тогда уже по странному свойству человеческой природы станет доступной необъятному кругу слушателей. Маяковский же пишет стихи, и стихи весьма культурные: изысканный раешник, чья строфа разбита тяжеловесной антитезой, насыщена гиперболическими метафорами и выдержана в однообразном коротком паузнике. Поэтому совершенно напрасно Маяковский обедняет самого себя. Ему грозит опасность стать поэтессой, что уже наполовину совершилось» (О. Мандельштам. Собр. соч. Т. 2. С. 258–259) и «Буря и натиск» (1923): «Как бы для контраста, рядом с Хлебниковым насмешливый гений судьбы поставил Маяковского с его поэзией здравого смысла. Здравый смысл есть во всякой поэзии. Но специальный здравый смысл – не что иное, как педагогический прием. Школьное преподавание, внедряющее заранее известные истины в детские головы, пользуется наглядностью, то есть поэтическим орудием. Патетика здравого смысла есть часть школьного преподавания. Заслуга Маяковского в поэтическом усовершенствовании школьного преподавания – в применении могучих средств наглядного обучения для просвещения масс. Подобно школьному учителю, Маяковский ходит с глобусом, изображающим земной шар, и прочими эмблемами наглядного метода. Отвратительную газету недавней современности, в которой никто ничего не мог понять, он заменил простой здоровой школой. Великий реформатор газеты, он оставил глубокий след в поэтическом языке, донельзя упростив синтаксис и указав существительному почетное и первенствующее место в предложении. Сила и меткость языка сближают Маяковского с традиционным балаганным раешником» (Там же. С. 296–297).