Абдиманап Тлеулиев - Мы из ЧК

— Нам с вами нужна информация о Бреслауском центре, подробнее о Бреслауской школе радистов и Вайгельсдорфской школе диверсантов. Возьми в секретариате все имеющиеся по этому вопросу документы, тщательно их изучи. Следует помнить, что многие свидетели по делу являются изменниками Родины и, рассказывая о поведении Игольникова в тылу у немцев, стараются выгородить себя, свалить часть вины на другого. Они шельмуют и оговаривают друг друга. Мы должны быть объективными, ловить в показаниях фальшивые нотки.

Капитан Тлеумагамбетов встал из-за стола, открыл сейф, достал из него листок с записями, отдал Карташову.

— Вот здесь указаны все нужные нам документы.

Когда Рэм Михайлович вышел, Жалекен еще раз перечитал ту часть показаний, где Ванович говорил о массовой вербовке военнопленных в Торунском зондерлагере.

Ванович рассказывал, что однажды после завтрака Иван Узлов, до войны дважды судимый, а в зондерлагере исполнявший обязанности посыльного, подошел к Игольникову, что-то ему сказал. Игольников тут же встал, положил под подушку немецкую газету, которую читал ежедневно и переводил содержание отдельных статей своим друзьям, оправил одежду и ушел. Через два часа он вернулся. Сел на кровать, вытащил газету и уткнулся в нее. Все, кто в это время был в помещении, наблюдали за ним. Ванович, с которым Игольников находился в Винницком лагере советских военнопленных и там познакомился, не вытерпел, подошел к Игольникову, сел рядом. Участливо спросил:

— Кто тебя вызывал? Зачем?

Игольников не ответил. Ванович повторил свой вопрос. Тогда Игольников резко повернулся к нему, грубо бросил:

— Отстань! Придет время, узнаешь…

После обеда гитлеровцы пригласили на беседу Мылова. Когда он вернулся, то тоже ничего не сказал. Молча собрал свои вещи, пошел к Игольникову. Затем они ушли в другой блок, до этого пустовавший.

Так продолжалось несколько дней. Вызванные возвращались, забирали свои пожитки и уходили. Было заметно, что побывавшие в канцелярии лагеря старались избегать тех, кого еще не вызывали. И эти, оставшиеся, вели себя настороженно, с тревогой ожидая своего часа.

Только Яшпай Ходжамурзин, занимавший койку рядом с Игольниковым, вернулся в хорошем настроении. Постоял у блока, выкурил сигарету и после этого не спеша вытянул из-под кровати небольшой поношенный чемодан.

Последним был вызван Ванович. Случилось это вечером, после ужина. А так как в эту пору обычно никого не приглашали в канцелярию, то Ванович подумал, что дадут какую-нибудь работу по лагерю. Да и вызывал его, как сказал посыльный Узлов, комендант зондерлагеря Раевский, который в начале войны был военным. Нередко приходилось видеть, как Раевский вытягивался перед большим начальством, навещавшим иногда лагерь, бойко докладывал обстановку. На нем ладно сидела форма офицера войск СС, и Ванович, почти ежедневно встречавший Раевского, думал что он искусно маскируется под фрица. В канцелярии вместо обычного окрика Ванович услышал от Раевского вежливое приглашение сесть на стул, стоявший неподалеку от письменного стола. Комендант не спеша закурил и, увидев, что Ванович все еще стоит, вторично пригласил его сесть.

— Ну, как себя чувствуете? — спросил Раевский.

— Самочувствие хорошее, — ответил Ванович, а про себя подумал: «Смотри-ка, на вы называет. Что с ним случилось?»

— Это хорошо, — сказал Раевский. — Великой Германии нужны крепкие, здоровые и преданные фюреру люди, которые могли бы успешно вести борьбу против большевиков.

Время от времени Ванович поддакивал Раевскому, чувствуя, что тот еще не сказал главного. Наконец, очевидно решив, что сказанное произвело должное впечатление, комендант спросил:

— Ну как, согласны работать в пользу великой Германии?

— Да, согласен, — поспешно ответил Ванович.

Раевский встал из-за стола и предложил следовать за ним. Вначале шли коридором, потом свернули в небольшую приемную. Оставив Вановича под присмотром молодого унтер-офицера, Раевский зашел в кабинет и спустя минут десять приоткрыл дверь.

Человек, сидевший за большим письменным столом и разговаривавший с кем-то по телефону, был известен в зондерлагере как офицер военной разведки гитлеровской Германии — зондерфюрер Шульц. Закончив разговор и положив телефонную трубку, он ка ломаном русском языке сказал:

— Господин Раевски доложиль мне о вашем согласии работать на великая Германия. Это так? Это все правильно я понимаю?

Ванович тотчас вскочил со стула.

— Так точно, господин зондерфюрер!

Шульц благосклонно кивнул головой, стал подробно и нудно объяснять, как это важно сейчас для третьего рейха. Он говорил, что Ванович, как хороший радист, будет помогать абверу в разведывательной работе. Ванович, наконец, понял, куда клонят Раевский и Шульц.

Закончив свою речь, зондерфюрер сказал:

— В интересах дела вы, господин Ванович, впредь будете называться Шептицким. Запомните — Шептицким!

Вановича отпустили после того, как он заполнил длинную анкету, поставил под ней свою подпись, дал обязательство. Прощаясь, Шульц предупредил, что содержание их беседы должно храниться в строгой тайне. Вановичу было приказано переселиться в блок, где живет Игольников и его друзья.

Уже по дороге в блок Ванович вспомнил всех тех, кого вызывали последние дни в канцелярию. Так вот почему, они не хотели, а вернее, не могли говорить о встречах с Раевским и Шульцем…

Когда Ходжамурзин пришел в блок, отведенный для завербованных агентов-радистов, к нему тотчас подсел Игольников.

— Что же нам теперь делать? — спросил он.

— Не знаю, — вздохнул Яшпай. — Подумать надо, обговорить все это. Медлить нельзя. Или сейчас, или же все наши планы останутся мечтой. А может, не стоит торопиться? Посмотрим, что они с нами дальше будут делать. Вдруг забросят в тыл Красной Армии. Это то, что надо!

— А кто еще с нами? — спросил Игольников. — Всем в одну группу попасть дело нелегкое.

— Да нас немного, — ухмыльнулся Яшпай. — Ты да я…

Их дальнейший разговор прервал подошедший Мылов.

— О чем вы тут шепчетесь?

— Да так, — уклоняясь от ответа, сказал Яшпай. — Любовные дела обсуждаем. Давно в увольнении не были. По девочкам соскучились.

— Хватит трепаться! — буркнул Мылов и отошел в сторону.

Только по фамилии да имени Яшпая Ходжамурзина можно было принять за мусульманина. Своим обликом, чистой речью он больше смахивал на русского. Еще до зондерлагеря в Торуни вынашивал план побега из плена. Но вскоре пришел к выводу, что одному за такое дело браться не следует. Стал искать сообщника. В зондерлагере присматривался к Игольникову, подружился с ним. В один из вечеров, на прогулке, поделился с Игольниковым своим планом. О побеге Яшпай говорил и на этот раз.