Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

У Василия Ажаева в «Предисловии к жизни» в авторской речи:

«И напрасно Борис переживал».

Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них переживать всегда было переходным глаголом. А теперь я слышал своими ушами следующий смешной пересказ одного модного фильма о какой-то старинной эпохе:

— Я так переживаю! — сказала графиня.

— Брось переживать! — сказал маркиз.

По-новому осмыслился глагол воображать. Прежде он означал фантазировать. Теперь он чаще всего означает: чваниться, важничать.

— Он так воображает, — говорят теперь о человеке, который зазнался.

Правда, и прежде было: воображать о себе («много о себе воображает»). Но теперь уже не требуется никаких дополнительных слов.

Очень коробило меня нескромное, заносчивое выражение я кушаю. В мое время то была учтивая форма, с которой человек обращался не к себе, а к другим:

— Пожалуйте кушать!

Если же он говорил о себе: «я кушаю» — это ощущалось как забавное важничанье.

Вот уже лет тридцать в просторечии утвердилось словечко обратно — с безумным значением опять.

Помню, когда я впервые услышал из уст молодой домработницы, что вчера вечером пес Бармалей «обратно лаял на Марину и Тату», я подумал, будто Марина и Тата первые залаяли на пса. Но мало-помалу я привык к этой форме и уже ничуть не удивился, когда услыхал, как одна достопочтенная женщина сообщает другой:

— А Маша-то обратно родила.

Вдруг нежданно-негаданно не только в устную, разговорную, но и в письменную, книжную речь вторглось новое словосочетание в адрес и в очень короткое время вытеснило прежнюю форму по адресу. Мне с непривычки было странно слышать: «она сказала какую-то колкость в мой адрес», «раздались рукоплескания в его адрес».

С изумлением я услышал на днях, как некая студентка (из очень культурной семьи) сказала, между прочим, в разговоре:

— Нюра так смеялась в адрес Кольки.

И как удивился бы Чехов, если бы прочел в одной статье, посвященной постановке его пьесы «Дядя Ваня»:

«Актриса Подовалова, по-видимому, оттолкнулась от слов Астрова, сказанных Соней в его адрес».

С такой же внезапностью вошло в нашу жизнь слово волнительно. Я слышал своими ушами, как расторопная красавица в ложе театра игриво говорила двум немолодым офицерам, которые, очевидно, только что познакомились с нею:

— Вот вы волнительный, а вы, извините, совсем не волнительный.

С непривычки это слово удивило меня. Тот, кого она назвала неволнительным, очень огорчился и даже обиделся.

Говорят, это слово идет из актерской среды. Самые большие мастера нашей сцены, Станиславский, Вахтангов, Качалов, охотно применяли его, — правда, не к людям, но к пьесам и книгам.

«Не расстаюсь с томиком Ахматовой, — писал Качалов в 1940 году. — Много волнительного».

И в 1943 году:

«Волнительное впечатление осталось у меня от булгаковского „Пушкина“».

В романе К. Федина «Необыкновенное лето» писатель Пастухов говорит:

«Волнительно! Я ненавижу это слово! Актерское слово! Выдуманное, несуществующее, противное языку».

Вскоре после войны появилось еще одно новое слово — киоскер, столь чуждое русской фонетике, что я счел его вначале экзотическим именем какого-нибудь воинственного вождя африканцев: Кио-Скер.

Оказалось, это мирный «работник прилавка», торгующий в газетном или хлебном ларьке.

Слово киоск существовало и прежде, но до киоскера в ту пору еще никто не додумывался.

Такое же недоумение вызывала во мне новоявленная форма: выбора́ (вместо вы́боры), договора́ (вместо догово́ры), лектора́ (вместо ле́кторы).

В ней слышалось мне что-то залихватское, бесшабашное, забубенное, ухарское.

Напрасно я утешал себя тем, что эту форму уже давно узаконил русский литературный язык.

— Ведь, — говорил я себе, — еще Ломоносов двести лет тому назад утверждал, что русские люди предпочитают окончание «а» «скучной букве» «и» в окончаниях слов:

облака, острова, леса вместо облаки, островы, лесы.

Кроме того, прошло лет сто, а пожалуй, и больше, с тех пор, как русские люди перестали говорить и писать: домы, докторы, учители, профессоры, слесари, юнкеры, пекари, писари, флигели и охотно заменили их формами: дома́, учителя́, профессора́, слесаря́, флигеля́, юнкера́, пекаря́ и т. д.

Мало того: следующее поколение придало ту же залихватскую форму новым десяткам слов, таким, как: бухгалтеры, томы, катеры, тополи, лагери, дизели. Стали говорить и писать: бухгалтера́, тома́, катера́, тополя́, лагеря́, дизеля́ и т. д. [193] В «Женитьбе» Гоголя (1836–1842) есть и дома (действие I, явление XIII) и домы (действие I, явление XIV).

Если бы Чехов, например, услышал слово тома́, он подумал бы, что речь идет о французском композиторе Амбруазе Тома́.

Казалось бы, довольно. Но нет. Пришло новое поколение, и я услыхал от него:

шофера́, автора́, библиотекаря́, сектора́, прибыля́, отпуска́.

И еще через несколько лет:

выхода́, супа́, матеря́, дочеря́, секретаря́, плоскостя́, скоростя́, ведомостя́, возраста́, площадя́ . [194] По словам Тургенева, форма площадя́ с давних времен существовала в диалекте крестьян Орловской губернии: так назывались у них «большие сплошные массы кустов» (И. С. Тургенев. Собр. соч. Т. I. М., 1961. С. 9). Есть основание думать, что нынешнее слово площадя́ возникло независимо от этого орловского термина. Лев Толстой (в 1874 году) утверждал, что в «живой речи употребляется форма воза́, а не возы» (Собр. соч. Т. XVII. М., 1965. С. 82). У Ивана Панаева в рассказе «Хлыщ высшей школы» (1858) читаем: «Первые месяца́ своего замужества…» (см. И. И. Панаев. Избранные произведения. М, 1962. С. 492).

Всякий раз я приходил к убеждению, что протестовать против этих для меня уродливых слов бесполезно. Я мог сколько угодно возмущаться, выходить из себя, но нельзя же было не видеть, что здесь на протяжении столетия происходит какой-то безостановочный стихийный процесс замены безударного окончания ы(и) сильно акцентированным окончанием а(я).

И кто же поручится, что наши правнуки не станут говорить и писать:

крана́, актера́, медведя́, желудя́.

Наблюдая за пышным расцветом этой ухарской формы, я не раз утешал себя тем, что эта форма завладевает главным образом такими словами, которые в данном профессиональном (иногда очень узком) кругу упоминаются чаще всего: форма торта́ существует только в кондитерских, супа́ — в ресторанных кухнях, площадя́ — в домовых управлениях, трактора́ и скоростя́ — у трактористов.

Пожарные говорят: факела́. Электрики — кабеля́ и штепселя́.