Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

Четырехлетняя дочь домработницы Паша, когда ей приходилось говорить про желток и белок, произносила либо желток и белток, либо белок и желок.

Сахар у нее был кусковой и песковой.

И если я начинал рассказывать ей сказку с печальным концом, она предупреждала меня:

— Расскажи начало, а кончала не надо.

Слово «конец» превратилось у нее в «кончало», чтобы рифмоваться со словом «начало». Очевидно, в ее представлении понятия, параллельные по смыслу, должны быть параллельны и по звуку.

Всякий раз, подавая мне письма, принесенные на кухню почтальоном, она говорила:

— Две открытки, и одна закрытка.

— Три открытки, ни одной закрытки.

Во всех этих рифмах нет ничего преднамеренного. Просто они облегчают речь ребенка: «начало и кончало» ему легче сказать, чем «начало и конец»; «ложики и ножики» — гораздо легче, чем «ложки и ножики».

— Ты глухой, а я слухой.

— То тяжелее, а это легчее.

— Какая в небе глубочина, а у деревьев высочина.

— Вобла — это такая рыбла?

— Ты что мне принесла — игрушечное или кушечное? — спросила больная четырехлетняя девочка, когда мать явилась к ней в больницу с подарками.

— Ты будешь покупатель, а я продаватель.

— Не продаватель, а продавец.

— Ну хорошо: я буду продавец, а ты покупец.

Леночка Лозовская, играя с матерью в мяч, предложила:

— Ты бросай с высоты, а я с низоты.

Женщине, которая вымыла голову и уничтожила следы завивки, один киевский мальчик сказал:

— Вы вчера были курчавая, а сегодня торчавая.

Говорят четырехлетнему мальчику:

— Какой же ты лохматый и вихрастый.

Он сейчас же оснастил эту фразу двумя очень звонкими рифмами:

— Светик, нельзя кушать лёжа.

— Хорошо, я буду кушать сёжа.

Едва научившись читать, моя пятилетняя Мура увидела заглавие книги И.Е.Репина «Далекое близкое» и прочла: «Далёкое близёкое».

«Далёкое близёкое» понравилось ей, и она была огорчена, когда взрослые указали, что она ошибается, и отняли у нее таким образом рифму.

— На фестиваль съедется молодёжь… Но я не поеду…

— Значит, ты — стародёжь?

Эта особенность детской речи была в свое время подмечена Чеховым. В его повести «Три года» девочка, подчиняясь все той же своеобразной инерции, говорит про Авеля и Каина:

— Авель и Кавель. [124] А.П.Чехов, Сочинения, т. 8, М. 1947, стр. 431.

Итак:

ножики — ложики,

желток — белток,

кусковой — песковой,

начало — кончало,

открытка — закрытка,

глухой — слухой,

далёкое — близёкое,

игрушечное — кушечное,

курчавая — торчавая,

молодёжь — стародёжь всюду сказывается стремление ребенка рифмовать слова, принадлежащие к одной категории понятий, и таким образом систематизировать их либо по контрасту, либо по сходству. Лидочка, четырех с половиною лет, сама себе рассказывает сказку:

— Няня его нянчила, мама его мамчила.

И вот что сказала Ляля, когда какая-то девочка в купальне похитила мамины туфли:

— Она их примерякала и присебякала.

Иногда эти параллельные по смыслу слова сами собой образуют некоторое подобие стиха — особенно если их не два, а четыре. Именно такую параллель создала шестилетняя Варя Роговина, впервые установив для себя, каково коренное отличие одних представителей военного дела от других.

сказала она и, уловив в этой фразе нечаянный стих, стала повторять ее (с небольшим вариантом):

Н.А.Менчинская рассказывает в дневнике о своем сыне, трех с половиною лет, воспроизводя по памяти двустишие:

мальчик произнес это двустишие так:

То есть из приблизительного рифмоида сделал точную рифму. [125] Н.А.Менчинская, Дневник о развитии ребенка, М.-Л. 1948, стр. 123.

Вася Катанян, пяти с половиною лет, произнося слово «столик», часто прибавлял молик-полик. Стульчик у него был стульчик-мульчик. Самого себя он называл Вася-Тарася, бабушку — бабушка-колабушка и проч.

Сын Гвоздева — правда, на седьмом году жизни — создал такое чудесное сочетание рифмованных слов: дятел-долбятел. [126] А.Н.Гвоздев, Вопросы изучения детской речи, М. 1961, стр. 327.

В какой-то мере это свойственно и взрослым, о чем свидетельствуют такие неразрывные сочетания слов, как чудо-юдо, мальчик с пальчик, тары-бары, шуры-муры, фигли-мигли и проч.

Дети тяготеют к этим «двустворчатым» словам гораздо сильнее, чем взрослые. Игорь, трех лет семи месяцев:

— Папа, а будут сегодня передавать по телевизору мульти-пульти?

Это звонкое мульти-пульти куда привлекательнее для детского слуха, чем вялая и тягучая мультипликация.

Вообще всякая рифма доставляет ребенку особую радость.

Когда она случайно подвернется ему в разговоре, он играет ею, твердит ее несколько раз, использует ее для импровизированной песни.

— Куда ты положил мыло? — спрашивает у мальчика мать.

Он отвечает без всяких покушений на рифму:

— А вон туда, где вода.

И, лишь сказав эти слова, замечает, что в них промелькнуло созвучие. И мгновенно начинает распевать:

Дети изумительно чутки к тем случайным и непреднамеренным рифмам, какие возникают порою в нашей прозаической речи.

Мать посылает пятилетнюю Веру на кухню:

— Пойди скажи няне: няня, мама разрешила дать мне чаю с молоком.

Вера сразу уловила здесь ритм, свой излюбленный четырехстопный хорей, и, вбежав на кухню, закричала:

То есть к первому двустишию пристегнула две строки из «Дяди Степы» Сергея Михалкова, причем это вышло без всякой натуги, неожиданно для нее самой.

У Сергея Михалкова есть прелестное стихотворение «Всадник». В нем отчетливый ритм и звонкие рифмы. Но последняя строка по прихоти автора написана неожиданной прозой. Стихотворение кончается так:

Дети, повышенно чуткие к поэтической форме, возмущаются таким разрушением ритма и отсутствием ожидаемой рифмы. Сплошь и рядом они не только отвергают прозаический текст, но тут же придумывают свою собственную стихотворную строку, которая подсказана им всей структурой предыдущих стихов. Мне пишут о пятилетней Ниночке, которая, услышав концовку «Всадника», с возмущением сказала: