Александр Бестужев-Марлинский - Письма к Н. А. и К. А. Полевым

Ваш Александр.

(Из следовавших за сим и потерянных писем Бестужева сохранился один листок, принадлежавший, как видно из означения числа внизу его к письму от 2 ноября. В нем любопытные подробности касательно языка. Этот листок начинается окончанием предыдущей фразы: так и печатаем его здесь.)

… вам. Это для меня всего приятнее, и стало быть всего впереди.

В Поездке помню только одну ошибку, – в Гедеоне Б-в; напечатано: и верхи лат разбитых , надо быть иверии . В Рассказ Офицера поставьте: земля Устов , вместо Эстов . Так зовут Тавлинцы Асетов. Многое бы надо поправить, да нет под рукой. Ошибки в первых пяти томах пришлю для припечатки к 6-му. Покуда баста о чепухе.

Прочел я 4-й том Истории , очень хорош. Ясно, горячо, ново. Перечитаю, скажу более. От Кащея ждал я больше рыси, гораздо больше, и ожидание мое осеклось. Подробности его точно прелесть; царь Омут хоть взят у простого народа, но чудо как мило поэтизирован. За то что за мысль повторять дурней в трех поколениях, и все одни и те же похождения роковых рогов, – как это холодит нас к его рассказу! И потом, что за страсть коверкать язык по старинному!.. Произвольное толкование его слов тоже слишком неосновательно. Об этом напишу особо. Новгородское наречие мне знакомо, татарский язык тоже, и потому я могу судить о спорных словах с большею основательностью. Слова овкач не нашел еще, но спрошу у Лезгин. Алама слова нет; есть алата , именно русская гривна, и я думаю, что это ошибка: приняли т за м . Присылайте ко мне о таких вещах запросы, я пороюсь в горах и может отыщу что-нибудь скорее чем те, которые не знают до сих пор, что саадак – лук, а не тул , везде, от Камчатки до Ганга. Будьте счастливы. Поцелуйте за меня ручку у супруги вашей, обнимите нашего брата.

Ваш Александр.

2 ноября.

Кто такой Брамбеус? не Шевырев ли?

(Это письмо напечатано в Отеч. Записках в 1860 г. (июнь), вместе с письмами Бестужева к его брату, и отнесено к 1834 году явно несправедливо: Б. упоминает о журнальных статьях, дошедших до него конечно не через полгода; сверх того, он упоминает о приложенном к письму ответе на выходку С…, а этот ответ сохранился у меня в подлиннике и означен 9-м ноября 1833 года, как можно видеть здесь же, далее. К. П. ) Обнимите за меня Николая Алексеевича, любезный Ксенофонт, обнимите крепко, крепко: это за его Живописца ! Да, я, как женщина, безотчетно говорю: прелесть, но я отчетно чувствую эту прелесть. Какой я бездушник был, когда сказал, что слог был виной неуспеха Клятвы , слог! Нет, черствые души читателей… Но все-таки я изумляюсь: язык в Клятве и язык в Блаженстве Безумия , особенно в Живописце , две разные вещи, это писал другой человек; зачем же не всегда он пишет таким слогом, зачем? И я, я это спрашиваю! – я, который двух часов не бывал ровен! Я плакал, я заставил рыдать, когда читал эту повесть… я ужаснулся даме (Так напечатано в Отеч. Зап. Но вероятно, должно читать саме .), когда прочел другому (?). Да, я чувствую, что я мог натурально выразить Аркадия, особенно ревность его; я глубоко бывал растерзан ею, и не раз, а этот Прометей!.. О! знаете ли, что сегодня ночью (это не сказка) я видел во сне над собой этого огромного орла: он пахал холодом с широких крыльев в сердце мое; я хотел бежать и не мог… и потом я видел землю великанов, бродил между ними, с опасением, но без страха; они говорили со мной, но я не понимал их языка… Кровь моя была взволнована чтением; да, я чувствую, что автор такой повести может быть утешен, внушив человеку мыслящему столько мыслей, столько ощущений! Не завидую, ей Богу не завидую Николаю; но досада есть на себя. Впрочем, могу ли я писать вполне, оглядываясь на все стороны? Я уже одичал, я уже не сумею ладить с цензурою, торговаться с нею!

Мысли мои кипят; не могу писать складно; в голове нет autoclave. При том я взбешен на…; он грабит меня с А-вым пополам, вопреки 20-ти писем отдает тому деньги, а тот берет и даже писать не хочет. Как невообразимо гадки люди, за горсть гривенников они продадут и честь и совесть… Не поверите, как мне прискорбно видеть в людях такие низости; я бываю надолго убит разочарованием, и не эгоизм, не вред себе огорчает меня, но черты грязи на сыне небес.

Прилагаю мой ответ на выходку С… Мерзавец! Как смел он играть мною? Или думал, не известя меня даже о своем издании, купить мое слово или мое молчание деньгами! Деньгами? когда я за двусмысленность не купил бы даже и свободы, первого, единственного блага и желания души моей…

Я физически не болен, но душой и не вылечивался, свидетель тому моя критика; досадно, что послал ее, лишнего много, нужного мало… Вижу; но пусть все-таки в ней почитают человека, если не вскрышку искусства. Будь что будет. Я опять к вам с канюченьем, прошу, исполните эти вздорные поручения. Посылаю 100 р. Не извиняюсь, зная вас. До следующей почты. Ваш душой

Алекс. Бестужев.

(К этому письму принадлежит, следующий протест, писанный рукою Бестужева:)

Милостивый государь,

С изумлением начитал я в – м номере Сев. Пчелы , в исчислении гг. сотрудников вновь издаваться имеющего г. Смирдиным журнала Библиотека для Чтения , мое имя. Хотя я считаю себя не 6олее как червячком в печатном мире, но все-таки не хочу, чтобы меня издавали г-да спекулаторы на уду для приманки подписчиков, без моего спроса и согласия. А потому покорнейше прошу вас припечатать в Телеграфе известие, что я не только не буду, но и не хочу быть сотрудником г-на Смирдина; что в журнале, им издаваемом, ни теперь, ни впредь не будет моей ни строчки; что не только из сочинении моих, но из моего имени даже не продавал и не обещал я ему ни буквы. О поступке же г-на Смирдина, нарушающем не только личность, но и собственность писателя, предоставляю судить всей добросовестной публике. О tempora, o mores!

С уважением, и проч.

Александр Марлинский.

9 ноября 1833 г.

Дагестан.

Почтенный друг Ксенофонт Алексеевич.

И без письма вашего от 14 января угадывал я, в какую тяжкую борьбу вступили вы с людьми и обстоятельствами, принимаясь за журнал. Кровавым потом смазывается рычаг, двигающий вперед народы, но подвиг двигателей не остается незаметным или незамеченным в бездне потомства. Работайте. Я тем более ценю терпение ваше, что сам нисколько к нему не способен, и чувствую, каково для человека выносить подлейшие прижимки… Говорю по опыту, ибо однажды чуть не прибил Кр., выведенный из себя его вандальством.

Письмо это прервано было получением от вас книг и пелеринки для Шн. и помады. Письма при этом не получил; книги размокли в каком-нибудь горном потоке, и это к добру Брамбеуса: авось он не будет так сух, как я его представляю себе. Еще получил я диковинку-письмо, и от кого вы думаете? от Фаддея! Оправдание Г. и См., обвинение сестры Елены (которую несчастие точно сделало чересчур подозрительною), и наконец, разумеется, выходки против вас и предвещание, что вы меня обманете, обсчитаете, и Бог весть что. Я не сомневаюсь, что Б. любит меня, ибо я ничего не сделал такого против него, за что бы он имел право меня разлюбить; но что он любит более всего деньги, и в этом трудно усомниться. Впрочем, я не потерял к нему приязни; в основе он добрый малый; но худые примеры и советы увлекли его характер-самокат. Не постигаю отчего они так клевещут на вас? Врагом по литературе позволено быть, но личность есть вещь святая, и смешивать частную жизнь с публичным изданием есть низость (Здесь могу повторить замечание мое о непостижимой ветрености или способности увлекаться до противоречия себе;, которая было несчастным свойством Бестужева. В одно время, об одном и том же лице – два разные мнения! К. П. ).