Валерия Алфеева - Паломничество на Синай

Вначале четвертого по монастырскому двору проходит монах с колотушкой: ритмизированный деревянный стук бодро созывает к вечерне.

Древняя, времен императора Юстиниана базилика Преображения, выстроенная из тесаных светлых гранитных блоков, через четырнадцать веков оказалась заглубленной по отношению ко внешнему двору, и это скрывает ее истинные гигантские размеры.

Ко входу вниз ведут крутые ступени. А с площадки над ними удобно рассматривать западный фасад, фронтон под треугольным срезом крыши, и сквозную прорезь креста на фронтоне, обведенную крестообразным рельефом. Две маленькие пальмы под поперечной перекладиной креста напоминают детский рисунок: шесть ветвей плоско развернуты, две нижние поникли от тяжести фиников.

Под фронтоном золотисто-коричневая плоскость стены оживляется двумя арочными окнами, разделенными столбиком с капителью. И крест, и деревца с райскими плодами, проросшими под его сенью, и свободные размеры шероховатых камней — все напоминает архитектуру так любимых мною древних грузинских храмов со строгостью внешнего убранства и сокровенной внутренней красотой. В этой праздничной простоте запечатлелись ясность и сила веры раннего христианства.

Монах раскрыл дверь, деревянную, тяжелую, с резьбой в форме крестов, столь же древнюю, как стены, и я вступила в высокое пространство, подсвеченное разноцветными огоньками. Огромные узорные паникадила и множество серебряных, медных и хрустальных лампад спускаются с потолка на цепях — прежние паломники насчитывали их более пятидесяти. Позолоченные шары в середине каждого паникадила и с размахом вынесенные вокруг этих шаров подсвечники на изогнутых ветках, лампады — все светится бликами и отражениями огней, создавая мерцающий сквозящий свод. А потолок из ливанского кедра выкрашен в синий цвет и расцвечен звездами, среди которых с наивной доверчивостью сияют круглые лики солнца и луны.

Монолитные гранитные колонны, по семь с обеих сторон, увенчаны резными коринфскими капителями и соединены арками; над ними сдвоенные окна, роняющие в храм косые столпы света. Многие путешественники вырезали на колоннах свои имена и гербы, теперь эта хроника минувших веков погребена под белой краской. Но по-прежнему на каждой колонне — икона с празднуемыми святыми месяца и внутри каждой колонны сокрыты мощи мучеников — на этих столпах и стоит церковь.

Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его.

Заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу;

Послала слуг своих провозгласить с возвышенностей городских: …Идите, ешьте хлеб мой, и пейте вино, мною растворенное;

Оставьте неразумие, и живите, и ходите путем разума.

Сколько раз слышала я это ликующее проповедание в паремиях праздников! Но слышит его только тот, кто уже вошел в храм. А кто провозглашает сейчас эту вечную мудрость с возвышенностей городских? Почему даже у нас, в православной России, громче всего слышны голоса сектантов или протестантов? Не к нашим ли проповедникам взывает Господь:

Горе пастырям Израилевым, которые пасли себя самих! Не стадо ли должны пасти пастыри?

…И рассеялись овцы без пастыря и, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю полевому.

Блуждают овцы Мои по всем горам и по всякому высокому холму, и по всему лицу земли рассеялись овцы. Мои, и никто не разведывает о них, и никто не ищет их.

На вселенских панихидах плачет Церковь об убиенных чадах своих, но кто оплачет всех расхищенных, потерянных, потерявших бессмертную душу? Восстави, Господи, пастырей овец Твоих из страха и унижения безгласностью, изведи их из храмов на высокие площади и стены обесчещенных городов, чтобы слышали голос Твой погибающие блудные сыны и пришли в себя, и вспомнили, что есть дом, куда они могут вернуться. Там, в смертоносной зоне отречения — ненависть и безумие, дешевый балаган с раскрашенными масками пороков, дешевое короткое забытье и тяжелое пожизненное похмелье. А в храме Твоем, являющем образ преображенного мира — жертвенная любовь нисходит в образах, словах, огне и духе Таинств:

Приимите, ядите, Cue есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов… Пиите от нея ecu, сия есть Кровь Моя Нового Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов.

Это нас, уставших, изверившихся, больных, злых и добрых, забывших о своем царственном достоинстве, созывает Господь на царский пир. Базилика — царский дом; и в этом доме Твоем, в храме Твоем все говорит о Твоей славе…

Главный неф отделяют от боковых два ряда стасидий, поставленных вдоль колонн. Хорошо стоять внутри этого высокого кресла с откидным сидением, опираясь на спинку с точеными столбиками и отполированные временем подлокотниками с шариками на концах. И как всегда, сразу же обретя равновесие, почувствовав себя защищенной, отъединенной для молитвы, будто в тесной и в то же время открытой храму келлейке, я с сожалением думаю о том, почему нет стасидий в русских храмах? Может быть, афонские старцы потому и выдерживают уставные действительно всенощные бдения, что есть десятки способов обрести равновесие внутри стасидии и — стоя, сидя или полусидя, опершись спиной, облокотившись — отдохнуть. Ибо лучше сидя думать о Боге, чем стоя — о ногах, как говорил святой Феофан Затворник. Или мне возразят, что это особый, национальный вид подвижничества? Или у русских измученных бытом женщин больше сил, чем у православных греков? Нет этому оправдания, кроме, разве, той же всеобщей нашей неустроенности, привычной и потому возведенной в традицию. Даже теперь, когда уцелевшие после долгого нашествия неверных храмы возвращают народу, их мало, и мало в них места не только для стасидии, но и для стойких прихожан. И доживем ли мы до времени, когда в России места у Бога всем хватит?

Монах зажигает свечи на высоких подсвечниках перед царскими вратами: каждый подсвечник приподнят и утвержден на спинах трех медных львов, обративших головы кверху, к венцам из свечей. Их огни оживляют позолоту резного кипарисового иконостаса критского письма с небольшим рядом праздников верхнего яруса и огромным Распятием над ним.

Справа у колон возвышается трон архиепископа Синая, с великолепной резьбой по ореховому дереву и коленопреклоненными ангелами, поднимающими балдахин с куполком. Орел с раскрытыми крыльями поддерживает аналой, инкрустированный в восточном стиле…

Два монаха в рясах, склонив головы, стоят в стасидиях напротив меня. Третий у аналоя начал вечерню на недоступном мне греческом языке. Остальные стасидии, как и место игумена под навесом, пустуют. Но огромный храм заполнен этим негромким чтением, мерцающими огнями и отражениями, светлым сумраком, запахом росного ладана. Как разлитый вечереющий свет здесь явно Твое таинственное присутствие, и благодатная сень покрывает иконы и аналои, огни, отражения, тени и все сливает в глубоком покое.