Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Плетку в руки! Плетку в руки! —
И по каменным задам.
Получайте для науки —
Я еще сейчас вам дам!

Вы зачем избили время
И картинки унесли,
И над местностями всеми
Вой звериный растрясли?

Вы куда ведете ветер?
На какую благодать?
Скоро жить на белом свете
Вы разучитесь опять.

Но пока еще не поздно,
Укротите ваш тротил!
Чтоб не встал товарищ Грозный
И усы не подкрутил.

Возврата нет. Былому — не бывать.
Нельзя вернуться в солнечную Трою,
Полюбоваться славною игрою
На рыцарском турнире в Пуатье,
Нельзя взглянуть на профиль Ариосто
И на проделки графа Калиостро
И вместе с Аввакумом возроптать
Иль выпить лала алого с Хайамом
За красноречие его калама
И хорасанской розы нежный вздох.

Но разве прошлое от нас ушло
И не живет сейчас под нашим небом
В любом углу и колесница Феба
Не мчится в недоверчивой крови?
Спроси себя: случайна ль связь времен?
Нет, есть какой‑то мировой закон
В чередованье дисков заржавелых.
Так надо ль в самом деле удивляться
Тому, как вытекают друг из друга
Век восемнадцатый, жующий пастораль,
Век девятнадцатый, кующий злую сталь,
И век двадцатый, бьющий без пощады?..

Нет, не хватать что попадя
Сегодня я хочу —
Отмыть себя от копоти,
Отправиться к Врачу.

Целитель мой единственный,
Здоровье упаси
От слякоти таинственной,
Чтоб весел и красив

Вступил я в воздух матовый,
Округу оглядел
И перед строем атомов
Ничуть не оробел.

Просыпайся, именинник,
Выходи смеяться в сад!
Пахнет розой холодильник,
Дом — звездой, а ты не рад.

Что ты скучный? Бог с тобою.
Впереди огонь горит.
Всё устройство мировое
С блудным сыном говорит.

Весь этот мир, усыпанный звездами,
Его печаль, восторг и красоту
Ты населил внезапными цветами
И отдал нам как детскую мечту.

Как ласточка, горит Кассиопея,
Как ласточка, летящая в ночи
Невесть куда, крича и цепенея.
Куда ж ведут ее Твои лучи?

Где к воздуху подвешены созвездья,
Где медленно колеблется эфир,
Там невозможны бури и возмездье,
Там строй и лад, там тишина и мир.

Лишь мы, летя к неведомым светилам,
Мятежный дух не можем превозмочь.
Нам милость и терпенье не по силам —
В крови разлита яростная ночь.

Всё, что в это поле попадает, —
Слово, птица, зеркало и дым —
На траву со свистом упадает
Ливнем ослепительно–прямым.

Я иду нехоженой дорогой,
На рассветной дымке выхожу
И в пустыне строгий голос Бога
Я по книге каменной слежу.

Метой метишь непреложной,
А потом назад берешь...
Раз пригубив, невозможно
Отказаться — снова пьешь
Этот пенный незабвенный
Кубок чистого вина.

Раз сольешься со Вселенной,
А душа навек пьяна.

Со своих вернулся похорон,
Не заметил в суете утраты тела,
Сел за стол и вдруг услышал стон,
И душа как искра полетела.

Сквозь туман, сквозь строй скорбящих глаз,
Вспять, сквозь юность, детство, малолетство,
С легким свистом в вечное сейчас ,
Проживающее по соседству.

Разом вспомнив милый отчий дом,
Он блаженно замер, а планета,
Смерть, разлука — это всё потом…
Переливы мысли, буйство света…

В одночасье родилась,
В одночасье померла,
Сковырнулось, испеклась —
Такова природа зла.

А добро наоборот:
В муках родилось на свет
И навечно, напролет
В муках весело живет.

Когда придет черед молиться,
Пусть станут в памяти у нас
Подвижников простые лица,
Их дорогие имена.

Они совсем не притязали
Ни на величье, ни на власть,
Но знали, верили и знали,
Что истине — нельзя упасть.

Уже легла ночная мгла,
Просторный день — как не был.
Деревня Новою была
Под этим старым небом.

Она вовсю листала сны,
А в поле под луною
Стояла чаша тишины,
Полным полна Тобою.

И мир покоился и стыл
В прозрачном одеянье,
И долетало с высоты
Могучее молчанье.

Душа морозна и чиста —
Ни гнева, ни возмездья.
И разом встали на места
Алмазные созвездья.

И лес молчал, погост молчал,
И все молчали наши,
Чтобы никто не расплескал
Благословенной чаши.

Из уст в уста передаю
Сырую весть о новом чуде:
Глава Крестителя на блюде
Уже прочла судьбу свою.

Он принял муку, как удачу,
И он постиг в единый миг,
Что смерть свистит и вечность плачет
И сходит музыка на них.

Иродиада, Саломея.
Новозаветный разворот…
И до сих пор мы всё немеем.
И блюдо
женщина несет.

Вот там, тогда, в такую пору
Его вели на эту гору.
Он был распят и изнемог.
«Се человек». И умер Бог.

Но Он на третий день восстал,
И сквозь Него, как сквозь кристалл,
Глядим на свет и мир земной.
И мы живем. И Он живой.

Господь томится взаперти,
В небытии перед рассветом.
Еще не пробил час взойти —
Он завтра сотрясет планету.

В гробнице тьма. Он снят с креста,
Но ангелы еще не вхожи.
Что если бы Он не восстал?..
Как страшно…
Нет, Он ждать не может.

Как в детстве, тот день не кончался
И вглубь раздавался и вширь,
И мир голубой расстилался,
Красивый, как мыльный пузырь.

И солнце цветами играло,
По–детски смеясь на заре,
И музыка службу стояла,
И вновь оживал Назорей.

Кривая янычарская луна
Срезает голову дневному оживленью.
Израиль не готов к Богоявленью,
Но Мариам предчувствием полна.

Ей помнится тот странный разговор,
Внезапный свет с закрытыми глазами,
Видение с огнистыми крылами
Она не забывает до сих пор.
Он говорил:
— О, Ты как свет чиста!
Блаженна в женах Ты, Царица благодати.
Возрадуйся:
Ты будешь Богоматерь. —
И это подтверждала дурнота.

— Но кто поверит этому окрест?
Твой благовест лишит Меня покоя.
И как смогу Я выдержать такое?
— Ты выдержишь.
Прощай! —
И он исчез.

В реке струилась медленно вода.
Плыла надежда чудною триремой.
Волхвы спешили молча к Вифлеему.
Над ним стояла
новая звезда.