Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Не стискивай меня, как глину,
Горшечник, властною рукой,
Но укрепи мне сердцевину
Или пролей в меня покой.

Ты дал мне глиняное тело
И два невидимых крыла.
Не допусти, чтоб жизнь истлела,
Чтобы любовь из глаз ушла.

Пусть был я прах и стану прахом,
Но здесь, в пространстве роковом
Между падением и плахой,
Согреюсь новым Рождеством.

Мешая глину, кровь и воду,
Добро и зло сто раз на дню,
Свою последнюю свободу
Для светлой встречи сохраню.

Необходимый обречен.
Он бесконечно беззащитен.
Таков неписаный закон
И скрытый двигатель событий.

Без жертвы нету искупленья,
Без чистой крови нет пути.
И что проклятья? что моленья?
Спасителя — нельзя спасти.

Он, не рассчитывая сил,
В одну лишь силу правды верит,
Он Сам себя приговорил
Без состраданья к высшей мере.

Необходимый погибает,
Но, погибая и скорбя,
Он в бесконечность простирает
Преображенного Себя.

Я быть хочу. Небытия
Мне страшно мертвое касанье.
Уж лучше полное незнанье,
Чем знание, что смертен я
Всерьез, дотла, душой и телом.
Немыслимо!.. Но в том ли дело,
Чтоб знать об этом наперед?
Ведь не случайно Мирозданье
Нас наградило упованьем,
Поскольку пагубен расчет.
Но если вера, мать покоя,
Отметит нас и удостоит, —
И впрямь бессмертие придет.

Колючий звук царапает гортань,
И тень звезды на облако упала.
— Возьми меня
и катастрофой стань
На веки вечные! —
Взяла и стала.

— Ах, я забрел в такую глухомань,
Что воздуха зеленого мне мало.
Возьми меня
и просто прикармань
На веки вечные! —
И это обещала.

— Я в небе свой, я царственную длань
Простер над красотою идеала.
Возьму тебя и ты рабыней стань
На веки вечные! —
Сверкнула и пропала.

Не важен путь, а суть важна.
Путей к добру всегда хватает,
А суть единственна, одна,
И это каждый понимает,
Кто сутью был преображен
В единый миг, одним ударом.

Ты вечной сутью поражен,
И это не проходит даром.

Светлый дух, живое чудо,
Невместимый никуда,
Ты приходишь ниоткуда
Как спасение и дар.

Не бросай меня на ветер —
Я еще Тебе сгожусь.
Никого на белом свете
Я с Тобою не боюсь.

Пусть кидается на плечи
Жизнь какая ни на есть:
Всё покроет, всё излечит
Ослепительная Весть.

Кто светилу господин
И хозяин океану?
Выходи, сурепкин сын,
На поляну, на поляну.

Желтым пламенем взметнись
И навстречу непогоде,
Сотрясаясь, распахнись
На природе, на природе.

Кто прикажет: «Потуши
Самовластье!» — океану,
Тот и душу утишит
Окаянну, окаянну.

Ах, зачем нам суета,
Эта музыка больная,
Если светит красота
Неземная и земная?

— В каком колодце свету зачерпнуть?
В какое небо можно заглянуть?
И где набраться слов неотразимых
Для отраженья чувств невыразимых?

— А говорят, сперва сойди с ума:
Достань звезду румяную из печки
И подогрей Вселенную на свечке.

— Но кто поверит бедному святому,
Юродивому, глупому, блажному?
— Ему — никто. Но все — его словам.

Всё сместилось, всё скрестилось —
И пути, и времена.
Разрешите, ваша милость,
Погадать на именах.

Кто достанет нам отгадку
Ослепительных ночей
И пойдет плясать вприсядку
На скрещении лучей?

Кто покровы эти смоет
С неизвестного лица,
Всё откроет, всё устроит
От начала до конца?

И кому писать записки
В темноте за упокой?..
Берег влажный, берег низкий,
Удивительный такой.

Потому что я болею
И в бессоннице лежу,
Я заглядывать умею
В поразительную жуть.

Что там веет? что там тлеет?
Занавеской шевелит?
Розовеет, лиловеет,
На поверхности лежит.

Это просто состраданье —
И повсюду, и в окне.
Это вера, это знанье
За грехи даются мне.

Кто жил с оглядкою на Бога
И разум ветхий не терял,
Тот не ханжа и недотрога,
И не подлец, и не нахал.

Он сохранил в себе искусство
Глядеть на мир из‑под руки
Легко, доверчиво и грустно,
Не умирая от тоски.

Психея робкая моя,
Моя воздушная идея,
Перелетаю, холодея,
Твои надмирные края.

В жемчужной дымке восковой
И в переливах перламутра
Настало медленное утро,
И голос светится живой.

Еще земля тверда и величава,
Еще на дне сосуда дремлет вера,
И темных замыслов кровавая отрава
Лениво плещется в глубоких полусферах,

А мне уже мерещатся виденья,
Встающие из грозного тумана,
Настойчивые, словно наважденья
В жестоком Откровеньи Иоанна.

Еще надежда простирает руки,
Еще грехи не требуют расплаты,
Но тяжкие и медленные звуки
К ушам моим томительно прижаты.

Еще по рельсам бегают трамваи,
Но, словно камень из пращи Давида,
Душа завесу плотную пронзает
И равенство кровавое провидит.

Она следит, как переходит алый
В багровый, пепельный… а дальше —
в никуда,
И посылает бедствия сигналы
Из будущего в прошлое —
сюда.

Над слободой бессвязные стенанья,
Старинных пыток честные названья
И скрип оси заржавленной земной.

Молился в храме, аки пес смердящий,
Хозяин вещи — жизни настоящей,
Замаливал грядущие грехи.

Вот он в углу — юродивый, блаженный
И бешеный, и необыкновенный,
Поклоны бьет, коленопреклоненный,
Игрою зла навек заворожен.

Клубились дни татарскою ордою,
Палящий ветер плыл над слободою.
Измена за изменою, увы.

Горели церкви золотом сусальным,
Стоял закат боярином опальным,
И в небеса неслись колокола.

Бессовестной кавказской кривизною,
Как Крёз, нечеловечески богат,
Он карлик был и резкой новизною
Своих идей не отличался.
Рад Любому уклоненью от Закона,
Он свой закон угрюмо создавал.
Он яд копил и у подножья трона
Сложил один большой лесоповал.
Из щепок отлетевших, обнаженных
Его невероятный пантеон…
И стон мильонный
и
неутоленный
Беззвучно обнимает небосклон.