Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

И действительно, многие священники стоят на крайне шовинистических позициях, а иные даже становятся идеологами нацизма. В свою очередь, экстремистские силы надеются получить от Церкви некую сакральную санкцию на проведение погромной, ксенофобской политики. Те и другие стремятся превратить православие в этническую религию, в элемент «национально–религиозной идеологии». Те и другие превращают христианство из религии любви в идеологию ненависти.

Борьба Александра Меня с фашиствующим лжеправославием, его проповедь духовной свободы, бескомпромиссное отстаивание Христовой истины встретили ожесточенное сопротивление со стороны спецслужб, настроенного державно–националистически консервативного крыла Церкви, включая ряд ее иерархов, а также со стороны околоцерковных идеологов, стоящих на почве «православного» антисемитизма. Клевета, как и постоянная слежка, сопровождала о. Александра на протяжении десятилетий.

С 70–х годов «патриотическая» пресса начинает обвинять его в том, что он тайно служит иудаизму, стремится превратить православие в орудие сионизма, а к тому же хочет объединить православную Церковь с католической, которая будто бы погрязла в ересях. Со временем эти нападки становятся всё более частыми и всё более озлобленными. Из самой новодеревенской церкви, где служил о. Александр, в патриархию текут доносы. Их авторы в унисон с профессиональными «патриотами» утверждают, что он превращает церковь в синагогу. В середине 80–х годов в официозной газете появляются инспирированные КГБ статьи, в которых о. Александра обвиняют в «попытке создания антисоветского подполья под прикрытием религии». Эта кампания проходит под аккомпанемент допросов, где из священника пытаются вытянуть признание в «антисоветской деятельности».

Между тем люди жадно тянутся к о. Александру, читают его книги, впитывают каждое его слово. С конца 80–х, когда отношение государства к Церкви изменилось, он стал выступать с лекциями в массовых аудиториях. Потом к ним прибавилось радио и телевидение. В результате его услышали миллионы людей. Тысячи и десятки тысяч он обратил в христианство — не угрюмое и замкнутое, а радостное и открытое.

Поразительно, сколько успел сделать этот человек за свою короткую жизнь: написал множество книг и статей, утверждающих непреходящую новизну христианства; прочитал десятки, если не сотни, лекций; провел сотни домашних бесед; произнес тысячи глубоких и проникновенных проповедей; сделал слайд-фильмы о Христе и апостолах; перевел ряд книг христианских писателей; создал первые в постреволюционной России малые группы для изучения Библии, первые воскресные школы, первые группы милосердия в детских больницах; писал стихи и прозу; крестил тысячи людей.

И это лишь небольшая часть сделанного им. Причем темп его деятельности становился всё более ускоренным, время его как бы спрессовывалось. Летом 1990 г. он писал моей сестре: «Я погружен в свои обычные (для него обычные. — В. И.) труды, Вам известные: храм, писание, школа, воскресная школа, Библейское общество, издательские дела и пр. Теперь меня спокойно публикуют в разных органах — «Огонек», «Наше наследие», «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Лат[инская] Америка» и т. д., включая газеты. За всё слава Богу. От лекций отдыхаю до 1 сентября… Веду постоянные передачи по радио. Приходят сотни писем, даже из тюрем. Сам не пойму, как успеваю отвечать хотя бы на часть».

Однажды я спросил его: «Как Вы это выдерживаете? Где Вы берете силы?» Он ответил: «Силы мне дает Евхаристия. Без нее не выдержал бы. Она удесятеряет силы». Для тех, кто этого, быть может, не знает, поясню: Евхаристия — центральный момент христианского богослужения, таинство Благодарения, во время которого хлеб и вино прелагаются в мистическую Кровь и Плоть Христа. Человек несокрушимой веры, о. Александр черпал силы именно в Евхаристии, глубоко переживая реальное присутствие Христа.

Незадолго до смерти он написал моей сестре: «Я воспринимаю это время как суд Божий. Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что‑то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно».

И помощь свыше была ему дарована. Чувствуя, а может быть, и зная, что конец близок, он торопился, брал на себя всё больше и больше…

На похоронах о. Александра высокий человек в монашеской скуфье, с мутными глазами цвета бутылочного стекла, заявил с паперти новодеревенской церкви, что священника убили «свои». «Свои» — значит, евреи, сионисты. Получалось, что еврей Александр Мень — еще один «умученный от жидов». Монах (если это был монах) первым озвучил «сионистскую» версию преступления, с радостью подхваченную «патриотами».

Зачем «своим» убивать о. Александра? У «патриотов» наготове был ответ. А как же — они («свои») сразу достигали этим несколько целей: убирали с дороги священника, «соблазнившего» сотни, если не тысячи, евреев принять христианскую веру и, стало быть, толкнувшего их на путь измены иудаизму; путая следы, они бросали тень на истинных патриотов, которым наверняка будет приписано это преступление; они тем самым способствовали раздуванию антисемитизма в России, чтобы вызвать новую волну отъезда соплеменников на историческую родину.

«Сионистская» версия, представлявшая собой один из вариантов известного мифа о жидомасонском заговоре, быстро приобрела популярность не только в «патриотической» среде, но и в… органах прокуратуры. Некоторые из ее следователей, с подачи Лубянки, строили свое дознание на том, что убийство — ответ на подрывную работу о. Александра внутри Русской Православной Церкви. Стратегической целью его, на полном серьезе утверждали эти пинкертоны, было разрушение православия путем создания внутри РПЦ особой «еврейской» церкви. Таким образом, «сионистская» версия, слегка модифицированная, была взята прокуратурой на вооружение.

Впрочем, основной все‑таки оказалась не «сионистская», а уголовно–бытовая версия. Выдвинул ее немедленно после убийства и до всякого расследования тогдашний министр внутренних дел Баранников. Позднее ее повторили такие ответственные люди, как Степашин, Ильюшенко и Куликов. Суть ее сводилась к тому, что убийство никак не связано с политикой и было совершено то ли в целях ограбления, то ли на почве личной мести.

Я никогда не верил в эту версию. С самого начала я был убежден, что убийство носило религиозно–политический характер. Не раз я писал об этом, не раз говорил публично, в том числе и как свидетель по делу в Генеральной прокуратуре. Я пришел к этому выводу чисто логически, зная, кем был о. Александр и кому он мешал. Я был уверен, что он, как некогда Джон Кеннеди, пал жертвой заговора, но не «жидомасонского», а вполне реального заговора с участием спецслужб. Только в случае с Кеннеди отсутствовал религиозный компонент, а здесь он играл важнейшую роль.