Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Возникает вопрос: а имеет ли человек право на иное, — скажем, не апологетическое мнение об отце Александре? Безусловно имеет. Но непременным условием при этом должна быть корректность и добросовестность. Плюрализм мнений не означает вседозволенности и не дает права на диффамацию.

В новодеревенском приходе всегда было немало людей ущербных и невротизированных, страдавших мнительностью и разнообразными фобиями. О. Александр жалел их, никогда не поучал, вразумлял шуткой и добрым словом. Тактично и ненавязчиво он помогал им исцелиться от зацикленности на самих себе, вселял веру в свои силы. И происходило чудо: человек оживал к новой жизни, он преображался даже внешне.

Однако находились и такие (обычно люди с неутоленным честолюбием), кого мудрая педагогика о. Александра только ожесточала. Подобные прихожане притязали на интеллектуальное и духовное равенство со своим наставником. Не имея на то ни оснований, ни способностей, они по существу хотели играть ту же роль, что и он. «Ученик не бывает выше своего учителя», — говорит Христос (Лк 6, 45), но они думали иначе. Поскольку подтвердить своих притязаний они не могли, то быстро озлоблялись. Это приводило к тяжелой закомплексованности. Им начинало казаться, что о. Александр как‑то ущемляет их потенциал, богатую творческую натуру. Постепенно они приходили к мысли о своем интеллектуальном и нравственном превосходстве над ним. За этим следовал разрыв, переход в другую конфессию или авантюрные политические акции, ставящие под удар не только о. Александра, но и многих других. Для некоторых из этих людей была неприемлема открытая модель христианства: им нужен был кнут, жестко регламентированное поведение в рамках «Типикона». Кое‑кто из них (например, один служка, ставший священником), стал обличать своего бывшего учителя в неправославии и чуть ли не в ереси.

О. Александр иронически называл все это «эдиповым бунтом против духовного отца». Как правило, эти люди плохо кончали (духовно и душевно): уязвленная гордыня пожирала их. Отец, который читал сердца как открытую книгу, предвидел это. Он тяжело переживал за них, жалел, но не посягал на их свободу: если они хотели уйти, он их не удерживал. Лишь в особых, редких случаях он сам предлагал человеку найти себе другого духовника. И тем не менее он считал себя морально ответственным за этих людей. Их было немного, но они были, и все они больно ранили отца.

Одним из таких людей был Лёзов. Он ненадолго задержался в новодеревенском приходе. Когда он понял, что его честолюбивым замыслам сбыться не суждено, он ушел, унося с собой мстительную надежду на реванш («И в путь потек, и поутру вернулся с ядом»).

Лёзов порвал с православием и, как это бывает с прозелитами, проникся жгучей ненавистью к своему прежнему духовному лону. Поэтому его пафос — резко антиправославный (и это во времена и без того острых межрелигиозных и межконфессиональных раздоров). «Узкие рамки этоса РПЦ», «служилая Церковь», «некая православная библеистика» — статья пестрит такого рода выражениями.

Судя по всему, сегодня Лёзов идентифицирует себя с протестантизмом. Это его право. Но дело ведь не в формальной принадлежности к той или иной конфессии, а в том духе, который и делает христианина христианином. Лёзовская статья дышит ненавистью, а стало быть, дух ее — глубоко антихристианский.

Личное дело Лёзова симпатизировать иудаизму или протестантизму и не любить православие. Это, однако, не освобождает его от обязанности придерживаться хотя бы минимальной человеческой и научной добросовестности, тем более, что тональность его статьи не вызывает сомнений в том, что автор вещает непосредственно с научного Олимпа. Следовательно, без серьезных доказательств не обойтись. Но претензия Лёзова на объективный научный анализ ничем не подкреплена. В статье нет научных аргументов, а есть лишь их имитация и голословное постулирование «убийственных» для о. Александра, но совершенно фантастических утверждений и выводов. То, что внешне выглядит как научная аргументация, при ближайшем рассмотрении оказывается многоэтажной подтасовкой. К тому же, выдвигая свои обвинения, автор занимается не только «чтением мыслей» о. Александра, но и их интерпретацией. Это забавно, но и отвратительно.

Ненависть застит глаза. Говоря о «публичном провале» о. Александра, Лёзов явно выдает желаемое за действительное, а чтобы убедить читателя в правдоподобности своих измышлений, поступает в соответствии с рецептом: назови белое черным, но чтобы тебе поверили, делай это постоянно, систематически, не переводя дыхания (или — по пословице: клевещи, клевещи, авось, что и останется). Вот тогда люди скажут: «Нет дыма без огня».

Казалось бы, чувство самосохранения должно было удержать автора от столь бессмысленной лжи, но нет, удержу он не знает: «Перо его местию дышит». Какое там «не судите, да не судимы будете»! Лёзов претендует на Божественную прерогативу (или прерогативу Конституционного суда): его приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Остается привести его в исполнение.

Лёзов не внял совету Пушкина: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением… Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении». Лёзов сделал как раз обратное: он бросил оболганного им «высокого и могущего» на растерзание толпе. Но он рано празднует победу: толпа растерзает лишь сработанный им муляж — подлинный же отец Александр для нее недосягаем.

Обратимся к одному из центральных сюжетов статьи («Похищенные дети»), ради которого, быть может, всё и было затеяно. Здесь впервые появляется видимость научной и даже теологической аргументации, однако быстро выясняется, что автор выступает не как теолог и вообще не как человек науки, а как религиозный политик (точнее, политикан). Для него политика — «чистое слово, которое он не хочет отдавать негодяям». Что ж, за неимением других чистых слов пусть пользуется этим.

Суть этой главки состоит в информировании тех, кому положено, о том, что крещеным евреям в приходе о. Александра предлагалось сомнительное «иудеохристианство», что приход в действительности был еврейским (эта идея провоцируется имплицитно, или, если угодно, суггестивно), что сам о. Александр, «всю жизнь испытывавший на себе проявления ксенофобии в РПЦ», стоял на почве «христианского антииудаизма» (т. е. был антисемитом) и мыслил «в расовых категориях». Таким образом, Холокост (катастрофа европейского еврейства) был для него совершенно безразличен, иначе он не стал бы заниматься ««христианским свидетельством» перед евреями, т. е. миссионерством».