Михаил Кириллов - Мои больные (сборник)

На вскрытии была обнаружена доброкачественная опухоль переднего средостения, плотной капсулой обнимавшая и сдавливавшая сердце и устья крупных сосудов. Клапанный аппарат сердца не был изменен.

Очевидно, что использование тогда ныне рутинных методов УЗИ и томографии сердца непременно могло бы своевременно диагностировать истинный характер заболевания, а оперативное вмешательство вероятно могло бы устранить условия гипосистолии и нормализовать работу сердца.

С тех пор прошло более 30 лет. Все, что написано здесь, воссоздано по памяти (истории болезни уже не сохранились). Осталось ощущение укора, словно бы мы могли, но не сумели помочь больному человеку. Так бывает.

Закрывая дверь на балкон своего кабинета в клинике перед тем, как уйти, отдергивая штору, я случайно кистью руки надавил на осу, сидевшую на подоконнике. Осы залетали с балкона. В руке возникла короткая острая боль, и из-под края шторы медленно выплыла оса и тяжело полетела прочь. Я это заметил совершенно четко, но поскольку оса жалила меня впервые, большого внимания этому не уделил.

Под раковиной промыл место укуса, а это место спустя 3 минуты обозначилось не только красной точкой, но и бледным валиком, и направился на выход из больницы. Подходя к остановке автобуса, я начал испытывать сильный зуд в кисти руки. Заметил, что в окружности места укуса кисть заметно отекла. Пока ждал трамвая, почувствовал себя плохо: стало трудно дышать, заболела голова и ослабли ноги. Это было в конце июня, стояла сильная жара. Мне бы надо было вернуться в больницу, но я подумал, что может быть обойдется.

Поднялся в трамвай и прислонился к стенке. Свободных мест не было. Через остановку я почувствовал, что теряю сознание. Наклонившись над сидевшей возле меня женщиной, я слабым голосом стал просить ее уступить мне место, так как мне очень плохо. Держась за ручку сидения и чуть держась на ногах, я повторил свою просьбу. Поначалу она не захотела меня пустить на свое место, но, увидев перед собой мое бледное и мокрое от пота лицо, а главное, погоны полковника медицинской службы, поднялась и помогла мне сесть. Это принесло некоторое облегчение, и я стал ждать своей остановки. С трудом поднявшись, подошел к выходной двери и попросил какого-то пассажира помочь мне выйти из вагона. Он, видя мое состояние, под руку отвел меня на другую сторону проспекта. Дальше к дому, метров 200, я шел один, медленно, согнувшись, как старичок (так было легче), прислоняясь к стене дома, и все время про себя повторял: «Надо дойти, надо дойти!»

Какое счастье, работал лифт. Поднялся к себе на этаж, позвонил (открывать дверь ключом не было сил). Жена открыла дверь и, впустив меня, под руку отвела к кровати. Я рухнул на койку и немного отдышался. Рука до плеча была отечна, чесалась. Отекла верхняя часть груди. Было трудно дышать. Появились сильные давящие боли за грудиной. Анафилактический шок (я это уже понимал) был в зените. Давление, измеренное на здоровой руке, было низким.

Таблетки димедрола, имевшиеся дома, наверное, просроченные, совершенно не помогли. У меня никогда не было коронарных болей, и я подумал, что их появление на фоне анафилаксии может быть вызвано снижением давления и отеком интимы коронарных сосудов. Корвалол, естественно, не помог. Время шло. Позвонили по 03. Назвали диагноз и фамилию (там меня знали). Попросили подойти мою соседку по дому Н.И. Коптилову – зав. пульмонологическим отделением в моей клинике. К счастью она была дома и тут же подошла. Разобравшись в чем дело, ввела мне супрастин. Уверенно, со знанием дела, сказала, что все скоро пройдет. Между прочим, нитроглицерин, принятый до этого, не снял коронароподобные боли, и они сохранялись. Уверенность Нины Ивановны передалась и мне. Стали ждать.

Сначала стало легче дышать, потом отпустило за грудиной, посветлело в голове, можно было присесть и даже подняться. Но отечность руки сохранялась. АД пришло к норме. Стало ясно, что угрожающие симптомы отступают. Тут приехала врач скорой помощи, все выслушала и положительно оценила наши действия. Предложила все-таки ввести преднизолон, но я, учитывая положительную динамику, отказался от ее предложения. Говорила о возможности рецидива аллергической атаки и, беспокоясь об этом, задержалась у нас еще на полчаса.

Часа через два состояние мое совершенно выровнялось. Только еще несколько дней сохранялся отек кисти и зуд кожи в месте укуса. Никогда, ни до, ни после этого эпизода аллергических реакций у меня не отмечалось.

Рассказ – не статья, он предполагает, что есть рассказчик и что кто-то его услышит. Иначе, само желание рассказывать теряет смысл. Прочесть рассказ мало, нужно его услышать. «Рассказы о больных» посвящены моим ученикам, то есть тем, кто меня слушал и слышал. Только диссертантов, прямых учеников, около сорока. А врачей, учеников, не писавших диссертаций, – гораздо больше. А слушателей, студентов и клинических ординаторов! Где они сейчас?

Пока была кафедра, все было на месте. Но два года назад закрыли наш – саратовский институт, как и все другие военно-медицинские институты страны, а значит и кафедру, в которой я проработал почти 45 лет. В это же время в нашей больнице сменили главного врача и из терапевтической клиники уволили 90 % ее прежних сотрудников. Сейчас в ней трудятся только трое из моих учеников. То есть у нас не стало и клиники.

Но, кроме нескольких пенсионеров, все остальные работают: кто в Саратове (в Университете, в госпитале, в поликлиниках и больницах города и области), кто в Москве, кто в Новосибирске, а одна ученица даже в Петропавловске-Камчатском. Надо же как-то жить. Почти все остались в профессии. Половине – меньше 55 лет. Они – наследники и носители нашей общей клинической памяти.

Жизнь кафедры приобрела экстерриториальный, диссеминированный характер. Встречаемся, созваниваемся, связываемся по интернету, публикуем общие статьи и книги, переписываемся, скучаем друг по другу. Стараемся, чтобы огонек не угас. Речь, прежде всего, идет о нашей общей памяти. Мои рассказы – это язык этой памяти. Прочитаешь, услышишь и все вспомнишь. Возможно ли продолжение публикации моих рассказов? Возможно. 80 лет это же не возраст. Были бы читатели. Будут, значит, и кафедра будет жить.

Клинический «листопад» продолжается. “Осень» выдалась обильной. Долго жил, много видел и многое запомнил. Мои клинические миниатюры основаны на памяти о тех, кого лечил. Эта память богаче любых историй болезни. Остается только рассказать о больных людях. В каждом враче живет такая память. Мои рассказы будят ее, и читателям иногда кажется, что и они – авторы. И это как раз то, чего я хотел. Рассказы мои зачастую носят характер зарисовок, не подменяющих собой учебно-научные руководства и в лучшем случае являющихся хрестоматийным материалом.