Александр Терещенко - Быт русского народа. Часть 3

Повсюду было в обычае сопровождать покойника с воплем и вытьем. Греки и римляне нанимали для увеличения печального обряда особых женщин, которые рыдали и вопили раздирающим голосом, провожая умершего до самой могилы. Это обыкновение долго господствовало в Европе. У нас, между простолюдинами доселе в обычае голосили. [60]. Есть особо искусные женщины в этом занятии. Они так умеют притворяться плачущими, что неопытный примет за действительное излияние их горести. На могилах встречаются часто старушки, посещающие места успокоения своих родственников и голосящие заунывно-протяжным голосом, которым растрогают самое бесчувственное сердце. Сначала прилягут на могилу, качаются на ней головою несколько минут и начинают хныкать, потом немножко поплачут, наконец, обхватив обеими руками могилу, ложатся на нее грудью и постепенно повышают голос громче и громче, до того, что он начинает раздаваться по всему кладбищу. Они выхваляют покойника или покойницу предлинными причитаниями: «Ах ты, моя сизая голубка! Недолго по свету гуляла; недолго твой дружок тобою любовался. Ах ты, моя родная! Все родные по тебе плачут, и твоя бабушка, помираючи, голосит теперь и всегда. Что солнышко закатится, то новые слезы. Ах ты, мой свет дорогой! Оставила нас, чтобы слезоньки проливати. Аль ты там, пташкой звонкой летаючи, лютости не ведашь, не знашь кручинушки ясного соколика, твоего вдовца дорогого? Аль знал ли кто, что с утренней зари тебя боле не станет; во чистое поле полетишь, меж крестами местечко полюбишь? Думала ль я, гадала ли я, что доживу до печального расставанья и буду охать в тоске и в беде. Не взмилилось мне, горемычной, кручиниться, пришлось мне говорити тоску лютую, гробовую. У нас бьется сердце по тебе, убивается, а некому утешити. Всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ни заем, ни запью, не пролив слезы ручьями кристальными. Ой, горькая истома моя! Бедная головушка, с утра до вечера кручинная! Ты, душа, мой ангельчик, была белее снегу белого, румянее солнца огненного, миловиднее луны серебристой, а теперича? О, ох! Вздохни, отзовися, аль ты полюбила сырую мать-землю, забыла свою, родную? Подымались метели со снегами, то на наше бедованье; выходили тучи из-за облаков вьюгами грозными, то на наше сетованье: они унесли наш свет ненаглядный; они зарыли и землей прикрыли. Не недужилась бы я, кабы болесть не тяготила, по моей красоточке; ложилась бы спать я раным-ранехонько, кабы знала, кто меня уложит! Не рыдала бы я, как бы предведала закат ненаглядного дитятки! То мне и утешенье, как поплачу. Заря-зарница выходит как красная девица, а ты не взойдешь: с черною ночью сдружилась. Звезды взойдут огнекрупными слезами, на тебя взглянут и падают, а ты, дитятко дорогое, одна не шелохнешься! Сорву ли цветочки, положу ли на могилку, они завянут от моих слез, слез горючих! Кто выпьет мою воду, как не сырая земля! О, ты моя незапамятная! Во сне али наяву я плачу рыданьем и тебя не вижу? Во мне все закручинилося, золотая моя рыбонька, крошечка-малиновка, душечка-канареечка. Ума-разума не приложу, за что оставила? Вдоволь было истомы в моей жизни, а ты еще прибавила. За то ли, что я тебя любила, али чем я тебя прогневила? Поведай, ангельчик, не скрывай; скажи. Я одна подле тебя; я давно жду твоего ответчика, аль ты загордилась, аль не узнашь голоса взрыд-ного? Кланяюсь, целую в розовые губки, скажи хочь на ушко, порадуй непорадную, обними обнимающую тебя. Проснись, пробудись, аль ты спишь вековым сном».

Случалось видеть, что от продолжительных рыданий иные делались бесчувственными ко всему окружающему их, и только силой отводили от могил; а другие впадали в горестное исступление, заболевали и умирали в скором времени.

Плач родных всегда проистекает из глубокой горести. С какою убийственною тоской рыдают дети на могиле матери! «Родительница моя, матушка, жалкое желаньице! На кого ты нас оставила, на кого мы, сироты, понадеемся? Ни с которой стороны не завеют на нас теплые ветерочки, не услышим ласкового словечка. Люди добрые от нас отшатнутся, родные отзовутся (отрекутся): заржавеет наше сиротское сердце. Печет красное солнышко серели лета теплого, а нас не согреет; лишь притеплит нас зеленая дубровная могилушка-матушка. Прибери нас, матушка, промолви слово ласковое! Нет, скрепила ты свое сердечушко крепче камешка и прижала неласковые рученьки к ретиву сердцу. Лебедушка моя белая! В какую путь-дороженьку собралась, снарядилась ты, с которой сторонушки ждать нам тебя? Взбушуйте вы, ветры буйные, со всех четырех сторонушек! Понеситесь вы, ветры, к Божией церкви, размечите вы сыру землю. Ударьтесь вы, буйны ветры, в большой колокол! Не разбудит ли звон его со, мною слова ласкова» [61].

С введением христианской веры погребение совершалось у нас почти единообразно, исключая, что богатых, знатных и из царского рода предавали земле с большею пышностью. После смерти каждого звонили в колокол, потом одевали покойника и отправляли по нему печальный обряд. То же самое происходило с особами царственного дома.

О похоронах царских мы имеем известие XVII в., писанное современником Кошихиным. Заимствуем из него. О смерти царя тотчас давалось знать патриарху и боярам. Патриарх приказывал звонить медленно в один колокол, чтобы все знали; потом он отправлялся в церковь и отпевал по нему великий канон. Того же дня омывали тело теплою водой; надевали чистое споднее платье; после облачали в царскую одежду и клали во гроб корону. Гроб был деревянный, обивался вишневым бархатом а сверху красным. Бояре, думные и ближние люди одевались в черное платье, называемое ныне трауром, и съезжались во дворец для прощания. Потом выносили тело в придворную церковь, которая была устроена над царскими покоями, и там стояло шесть недель. Дьяки денно и нощно читали псалтырь с молитвами. В Москве и по всем городам совершали в церквах и монастырях шестинедельное поминовение; ставилит кутью ежедневно, кроме воскресенья и больших праздников. Патриарх рассылал грамоты к высшим духовным от митрополита до игумена с извещением о <���его> присутствии при царском погребении. На третий день был поминальный стол у царицы или царевичей для власти духовной. Панихиду отпевали над кутьею, приготовленною из вареного сарацинского пшена с сытою, сахаром и ягодами. В монастырях и церквах приготовлялась одна пшеничная кутья с сытою. После трех недель бывал стол поминальный для духовенства и бояр. По наступлении похорон весь царский дом, духовенство и все светские особы являлись ко двору в черных одеждах и совершали погребальный обряд в следующем порядке: сначала шли дияконы, иереи и певчие с пением канона, за ними несли тело священники, а позади них шли патриарх с духовенством, царевичи и бояре, потом царица, царевны, боярыни, народ обоего пола, все вместе, без чину, но с рыданием. По перенесении тела ночью в Архангельский собор иереи оставались перед церковью, все прочие входили и ставили тело посреди храма, против алтаря. Во время погребального шествия давали всем без разбора восковые свечи, витые и простые. Свечей расходилось больше 80 пудов. Потом, совершив погребальное пение, опускали гроб в землю и накрывали каменною доской. Патриарх читал молитву над кутьею, кадил ладаном; после молитвы он откушивал кутью ложкою три раза; за ним подносили царскому дому и всем присутствующим и, наконец, расходились по домам. Надгробных речей не говорили. Из царской казны отпускались поминальные деньги. Патриарху 100 руб., митрополитам по 80, архиепископам и епископам по 70 и 60, архимандритам, игуменам и старшим иереям от 50 до 30, а младшим священникам и дьяконам от 30 до 5. Заготовляли еще во всех приказах денежное подаяние: завертывали деньги в бумагу, от рубля до полуполтины, и подьячие раздавали на площади людям всякого сословия, убогим и нищим. По монастырям и богадельням раздавали от 5 до 2 р. на особу. В других городах отпускали погребальные деньги и милостыню вполовину и втреть противу московской. Изо всех тюрем освобождали узников. По истечении сорока дней, называемых сорочины, отправляли в том же самом соборе обедню и панихиду; давали для всех поминальный стол и вновь раздавали милостыню, уже вполовину противу первой раздачи. При этих похоронах истрачивалось денег во всем государстве около той суммы, какая израсходовалась в течение года.