Оливер Риттер - Один день из жизни Юлиуса Эволы

Пока он изучает – не без тайного удовлетворения – порочное лицо в зеркале, ему напрашивается еще одна картина. Он видит себя фланирующим в заливающем свете ночи на Виа Венето. Шикарный проспект с великолепными виллами, современными отелями, ресторанами и уличными кафе образует одну из часто избираемых кулис для его выступления. На нем что-то вроде гусарского мундира: красный, с блестящими пуговицами и золотыми шнурами, в придачу элегантные, очень тесные сапоги из самой тонкой кожи, начищенные так, что уличная жизнь отражается в них. В руке он держит изящный хлыст, которым бьет время от времени по сапогу, при этом он вызывающе осматривает протекающую мимо него толпу. Прямо, с прекрасной равнодушной походкой, он проходит мимо Пчелиного фонтана, мимо церкви капуцинов, баров и ревю, из которые гремят «бру–ха–ха» южан: гул голосов, смех, регтайм, всхлипывающие скрипки или вездесущий «Гастон». Он привык к тому, чтобы на него обращали внимание, чтобы его уважали, чтобы им любовались. Господа осматривают его завистливо, смущенно, дамы бросают на него пугливые, восхищенные или жадные взгляды, даже если они под руку со своими кавалерами. Некоторые останавливаются и пристально смотрят на него широко раскрытыми глазами. Что это такое, что делает его таким неотразимым? Одна женщина после встречи с ним говорила, что ее как будто охватила чужая, зловещая энергия. Она чувствовала себя так, будто на нее напал буйный дикий зверь.

Он верит, нет, он знает, что его угрожающее излучение как-то связано с кристаллизацией сил, которая сопровождает его продвижение по магическому пути. Ему достаточно только пристально посмотреть на женщину, и электрическая цепь уже замкнута. Не просто так его называют «пауком Рима». Женщина, которая застряла в его сети, теряет свою волю, она становится послушной ему. Он стучит хлыстом, короткими рывками двигает головой – знак, что она должна следовать за ним. Затем он спокойно гуляет дальше, не оглядываясь. Он знает, что жертва прибежит за ним. Только у входной двери он снова замечает ее, когда жестом просит ее войти. Все еще без единого слова.

Он видит себя удобно сидящим в кресле, скрестив ноги. Он пьет чашку кофе, как всегда после своих походов, чтобы немного взбодриться. Прямо у двери, как будто она не решилась дышать тем же воздухом, стоит женщина и ждет. Всего час назад она еще была одним из современных, жаждущих развлечений существ, каких большой город выбрасывает сотнями тысяч. Она считала себя свободной и самостоятельной. Теперь она – только лишь женщина; готовая к зачатию, готовая к подчинению. Она повинуется смыслу ее расы, которая столь же стара, как страдающая земля, как тина на морском дне. Он поражен, как точно он видит эту женщину в помещении. Она еще действительно молода, лет 25, вероятно, у нее большие, серо–голубые глаза, которые смотрят на него боязливо, почти умоляюще, с охряной пудрой (ему кажется, что он чувствует запах духов) и цвет ее маленького рта от волнения стал таким же бледным, как ее подбородок. Ее маленькое изящное тело дрожит как осиновая листва и вся она очень похожа на попавшую в петлю птицу. Он не знает это безымянное существо, он давно потерял ее в своей памяти. Вероятно, уже на следующий день после того. Но теперь он видит все отчетливее перед собой, чем тогда в его квартире. Он вспоминает о словах священника, который отвел в сторону его как ребенка после незначительного проступка: «Все засчитывается перед вечностью, ничего не пропадает, даже наши самые тайные мысли, и однажды мы найдем каждую минуту нашей жизни на чашах весов суда». Не утверждает ли то же самое современная психология? Самые маленькие тайны отражаются на мозгу как на чувствительном фотографическом диске. Они кажутся исчезнувшими, все же, они преследуют нас скрыто и когда-нибудь они живо стоят снова перед нами. Он невольно содрогнулся.

Юлиус Эвола

Фотография 1920-х годов. Фотограф Людвиг Фердинанд Клаусс

«Раздевайся», бормочет он беззвучным голосом. Она расстегивает верхние пуговицы ее костюма, ее руки дрожат. «Дальше». Он наблюдает процесс раздевания с сонными, но беспристрастными глазами. Его холодная природа, его неприкосновенность, известна в Риме – и пользуется дурной славой. При взгляде на женское обаяние его никогда не охватывает волнение, он не увлекается никогда до опрометчивых действий. Когда девушка стоит в сияющей наготе перед ним, он протягивает немного руку. «Иди сюда...». Теперь приближается критическое мгновение. Его глаза и руки исследуют женское тело. Быстро, опытно и совершенно бесстрастно. Его образ действия как образ действия шеф–повара, который выбирает лучшие овощи на рынке. Он знает решающие места, критические зоны. Женщина должна наклониться, повернуться, немного поднять руку, тогда он знает все. Если он обнаружит только самый маленький недостаток, женщине придется снова уйти. Впрочем, иногда он оставляет ее, как раз из-за какого-то недостатка. Его приговор непредсказуем.

В том, что он рассматривает женщин в качестве сексуальных объектов, и обращается с ними таким же образом, есть свой смысл. Он не бесчувственен на самом деле, но он должен сохранять на свободе свой дух. Он больше не может допустить, чтобы низшие животные силы захватили власть над ним, он видел, куда это ведет. Между тем, так как он шел путем адепта, действие было бы еще гораздо более опустошительным. Его «Я» достигло характера центра и вместе с тем покоряющей силы. Подобно опоре моста оно позволяет низким аспектам жизни кружиться вокруг себя. Если бы он уступил, скопившиеся силы, освободившись, напали бы на него и увлекли бы его «Я» с собой. Так, однако, в абсолютном владении самим собой, он может дать волю физическим чувствам, не позволив при этом инстинктам одолеть его. Он остается запертым в темной комнате плоти, в которой его удерживает его железная воля. Кто-то однажды упрекнул его, мол, он использовал женщин как спички. Он вынужден был с ним тайком согласиться. Он выбивал из них искру, искру желания, потом он выбрасывал их. Он всегда следил за тем, чтобы они не оставались слишком долго в его руке…

Что ему к этой дате, когда он в своей квартире ощупывал плоть неизвестной, было еще только недостаточно понятно: то, что расщепление производит скуку. Человек или вещь, что бы это ни было, что объективируется, принимает банальный характер. Даже если это располагает самым богатым внутренним миром, это подчеркивает только безвкусность, которая, в конечном счете, должна отталкивать. Когда женщины уходили – он никогда не оставлял их на ночь – он иногда еще долго сидит в кресле и пристально смотрит в пустоту. Он знает, что что-то должно измениться, он не может продолжать жить таким образом. Темно в нем поднимается предчувствие, что он должен поставить на карту все, чего он достиг, чтобы прийти к окончательному освобождению. Это опасный час. Его покровитель (или демон), шепнет ему имя средства, которое должно освободить его. Речь идет о яде, о котором даже самые опытные маги говорят только с дрожью и прикрывая рот рукой: коррозийная вода. ( видимо, имеется в виду «алкагест» – универсальный растворитель алхимиков – прим. перев. ) Эта «вода» – это явно не вода, скорее это уничтожающий все огонь. Одна из форм ее проявления – это изнурительная сексуальная сила женщины, «сосущая смерть», которая хочет поглотить более высокое бытие мужчины. Ей нужно отдаваться без оговорки. «Йога растворения» должна привести к тому, что на глубине небытия произойдет новое рождение. Как феникс из пепла мужское бытие должно снова подняться в совершенной чистоте. Растворяющая вода превратилась бы в воду жизни. Все же, будьте осторожны. Этот яд, так говорят многие, настолько радикален, что он свое «Я» не чистит, а сжигает. Он проникает в самые глубокие слои существа, так что гасит магическое бытие мужчины раз и навсегда. Выдержать коррозийную воду означает нырнуть в глубину океана, не промокнув, связать слона ниткой, или скакать верхом на тигре. Как минимум один крошечный шанс, думает он, и улыбается. В принципе, это кружится только вокруг вопроса, достаточно ли твердо ядро, сможет ли его солнечная природа сломать мрак. Какая женщина, однако, была бы достойна, чтобы он предался ей до крайнего предела? Там был бы необходим тип, которого больше не знает современность. Он думает об определенных статуях женственных божеств: девственных, холодных, неприступных, при этом полных обещания изнурительной чувственности. Он знает только единственную женщину, которая соответствовала бы идеалу, но она была бы для него недостижима…