Владимир Губарев - Супербомба для супердержавы. Тайны создания термоядерного оружия

В 1954 году в лагерях здесь работали 24 тысячи человек. После смерти Сталина по амнистии половина из них была выпущена на свободу. А вскоре в районе закрытого города «Красноярск-26» не осталось ни единого лагеря. Заключенные были отправлены в другие места заключения, находящиеся далеко от этих мест.

Впрочем, несколько человек из бывших заключенных остались жить и работать в городе. Это были специалисты высокой квалификации, ну и, конечно же, те, кто был полностью амнистирован.

Сергей Кучин приводит воспоминания генерал-майора А.В. Шамарина о пожаре, случившемся на стройке в октябре 1952 года:

«Пожар в тоннеле — страшное дело! Задымленность, загазованность, там люди — 20 заключенных. Среди них оказался один, который не растерялся и заставил всех лечь. Второй заключенный стал вывозить всех на вагонетке на портал. Тут мы их раскладывали на доски и оказывали помощь. Ни один не погиб. Пожар был ликвидирован, сбойка была осуществлена.

Я поднял вопрос перед правительством о досрочном освобождении этих двух заключенных за их человеческий поступок. Правительство пошло на это. Мы широко объявили, что за свой героический поступок по спасению заключенных они амнистированы. Это был единственный пожар в шахте за весь почти двадцатилетний период проведения горнопроходческих работ».

Уже понятно, сколько пришлось заплатить за получение плутония, создавая подземный комбинат в Железногорске. Пусть историки судят, оправданы были такие невероятно большие затраты или нет? Ответы наверняка будут разные, большинство из них негативные, мол, надо было строить не атомные комбинаты, а фермы и фабрики верхней одежды.

Не будем участвовать в таком споре, так как это бессмысленно: прошлое не вернешь и не исправишь, даже если в том появляется необходимость.

Хочу обратить внимание на другое. Оказывается, еще многие годы плутоний будет давать о себе знать, постоянно напоминая о том, что его нельзя оставлять без присмотра. И особенно остро это чувствуется здесь, в глубине «Горы», на радиохимическом заводе.

Когда идешь по подземному городу, по его центральной улице, то справа — реакторный завод, а слева — радиохимический. На этот раз мы повернули налево и, пройдя ряд необходимых процедур — от тщательной проверки документов до радиационного контроля, оказались в кабинете директора завода. Впрочем, представляясь, Владимир Алексеевич Глазунов машинально назвал себя «начальником», и я подумал о том, что все-таки военная дисциплина, царившая на предприятиях атомной отрасли, еще кое-где сохраняется. Отрадно, что именно здесь, на особо опасных производствах…

Беседа наша шла о нынешнем состоянии радиохимии на комбинате и о судьбе подземного завода, где мы находились. Я спросил:

— Думаю, что вы знакомы со всеми тремя заводами радиохимии. Чем ваш отличается от других?< > — Во-первых, мы защищены от внешних воздействий, так как находимся глубоко под землей. Во-вторых, на заключительных этапах работ вводилось множество новшеств, и технология у нас на высочайшем уровне. Пожалуй, она самая современная. Правда, аппаратурное оформление несколько «хромает», но это не мешает удерживать лидерство. Однако сейчас завод выработал свой срок и готовится к выводу из эксплуатации.

— Остановили — и все?! Что тут сложного?

— Понимаю, что требуете более подробного обоснования. Прежде всего, хочу отметить, что заводы, как и люди, — взрослеют, стареют и, в конце концов, уходят на покой. Но чтобы, умирая, завод не прихватил с собой обслуживающий персонал и людей, живущих вокруг, его нужно грамотно и безопасно вывести из эксплуатации. А это не так просто. Некоторые аппараты имеют объемы в сотни кубов, а некоторые — ив тысячи. В них хранятся и высокоактивные отходы, и среднеактивные, а также основные продукты — уран и плутоний. Все это нужно собрать до грамма! Это первая задача. А вторая: надо всю систему привести в безопасное состояние. Представляете: аппарат стоит глубоко в каньоне, и если его оставить пустым, то постепенно он начнет всплывать, будто поплавок, так как начнут в каньон поступать дренажные воды. Поэтому аппарат нужно отключить от коммуникаций, заполнить водой, чтобы он не всплывал, и так далее и тому подобное. Процессы сложные, нестандартные. А потому затраты большие — материальные, людские, энергетические. И затраты эти — бюджетные. Радиохимия вещь серьезная, и до самого последнего момента к ней нужно относиться уважительно. Погрешностей она не прощает, с ней надо быть на «вы».

— Это уже прошлое, а почему именно здесь, в столь сложных условиях, вы намерены создавать новое производство — я имею в виду МОКС-топливо?

— Весь жизненный цикл оборудования мы проверяем. Обследование оборудования проходит по графику и делается неукоснительно, в обязательном порядке. Изучается коррозия, насколько прочны стенки, в каком состоянии сварные швы и так далее. Рассчитывается ресурс каждого аппарата. Они были сделаны в советское время — добротная нержавеющая сталь, добротные агрегаты, и они еще могут долго прослужить. А потому грешно не использовать их в других технологиях. В частности, сейчас будем делать технологию по производству МОКС-топлива, и часть аппаратов найдет свое применение. Это экономически выгодно.

— Как вы относитесь к подземному комбинату? раньше его называли «Шахта», а теперь «Гора». в чем разница?

— Когда Генеральный директор привез меня сюда знакомиться с производством, мы остановились в центре выработки, и я поразился ее размерами. Это впечатляет. И столь грандиозные выработки были сделаны за очень короткое время! Сейчас нечто подобное сделать невозможно, хотя и техника более современная…

— Почему?

— Нужна идеология, нужен совсем иной запал, которого сейчас нет. Вы были на 231-й улице и видели там надписи. Их делали солдаты, которые здесь работали. Мы специально не закрашиваем эти надписи, потому что это история и комбината, и страны. Пусть люди видят их сегодня.

— Вы — средмашевец?

— Конечно. Начинал работать именно в Министерстве среднего машиностроения. — Чем выделяется это ведомство из остальных?

— Таких организаций сейчас нет. Средмаш — это комплекс, который работал без сбоев. Как часы. Конечно, недостатки были — как же без них! — нов целом это уникальная организация и уникальный опыт, который мы просто обязаны использовать в нашей жизни, если не хотим остаться без будущего. Я начинал аппаратчиком в 1968 году, прошел по всем ступеням, и скажу главное — дисциплина была строжайшая. И людьми не разбрасывались, ценили каждого. Пришли мы, молодые, на завод в отдел кадров. Начальник усадил нас кружком, говорит: «Сынки, здесь нет слова «нет» — все надо делать хорошо и в срок. Не захотите, вас заставят, из вас сделают хорошего специалиста и человека». Тот первый урок Средмаша я запомнил на всю жизнь…