Лев Самойлов - Пароль — Родина

Морозная ноябрьская ночь сковала землю. Свежел ветер. На далекий желтый круг луны набегала быстрая стайка облаков.

Через два часа Михаил Гурьянов с небольшой группой партизан отправлялся на очередное боевое задание. Предстояло заминировать с двух противоположных сторон участок дороги, по которой, как было установлено разведкой, по ночам двигалась вражеская артиллерия.

— Мы им устроим «встречные перевозки», — шутливо говорил Гурьянов, прощаясь с Карасевым и Лебедевым. — Справа — взрыв, слева — тоже взрыв. А пока середку проверят, образуется плотная пробка. Пусть только наши летчики не зевают.

И он пошел вперед, высокий, крепкий, широкоплечий, твердо ступая по припорошенной снегом земле.

…На следующий день новое событие подняло на ноги всех партизан. Сначала было много тревоги и томительного ожидания боя, а потом, когда опасность миновала, всех словно прорвало: люди возбужденно смеялись, весело шутили и дружно подтрунивали над партизанским поваром Пинаевым.

А произошло вот что.

Под вечер, когда холодные сумеречные тени стали окутывать лес, Иван Гаврилович Пинаев собрался идти на свою кухню, которая размещалась примерно в километре от партизанских землянок. На кольях, вбитых в землю, висел объемистый котел, здесь же лежали заготовленные кучки дров и веток на растопку, хранилась кухонная утварь.

Иван Пинаев, старый солдат царской армии, георгиевский кавалер, последние годы специализировался в райпотребсоюзе «по снабженческой части». В партизанский отряд его сначала брать не хотели, и он всерьез обиделся.

— Старый конь борозды не портит, — доказывал Пинаев. — В ином разе бывалый больше молодого пригодится. Я как-никак старый вояка. И стрелять могу, и кашу сварить сумею.

— Что же ты молчал? — оживился Гурьянов, когда Пинаев упомянул про кашу. — Значит, кашеварить умеешь?

— Не повар я, скажем прямо, но в солдатской кормежке кое-что смыслю.

— Слушай, дед, партизанским шеф-поваром хочешь быть?

— Могу и поваром, даже без шефа, — согласился Иван Гаврилович. — Были бы продукты… Только от винтовки меня не отставляйте.

— Винтовку дадим, но твое главное оружие — черпак. Чем лучше накормишь, тем лучше воевать будем. По рукам, дед?

— По рукам!

Так Пинаев стал партизанским поваром.

В отряд он пришел в поношенных серых валенках и с небольшим узелком — белье, чашка, ложка. А под мышкой держал новые яловые сапоги, которые давно хранил для праздничных дней. Эти сапоги были его гордостью и слабостью. Он любил похвастаться добротной обновой, в свободную минуту натягивал сапоги на ноги и любовался ими как высоким произведением сапожного мастерства. И буквально никогда с ними не расставался: укладываясь спать, клал под голову, уходя из кухни, уносил с собой.

— Жадный ты, дед, что ли? — как-то сказал ему Гурьянов. — Или боишься, что у тебя украдут твое добро? Зачем с сапогами носишься, как черт с писаной торбой?

— Э-э, «Гурьяныч», — хитро сощурился Пинаев. — Не жадюга я и не из боязливых. Человек я хозяйственный, значит, и обувка всегда должна быть при мне. Развезет, к примеру, непогода, я валенки долой и сапоги на ноги… Да что вам мои сапоги дались! — вскипел он. — Все только ими и попрекают, будто другого интересу нет.

Так и не расставался Пинаев со своими яловыми сапогами.

И в этот день также, уходя на кухню, прихватил в одну руку мешочек с крупой, а в другую — сапоги. У Гаврилыча было хорошее настроение, и он решил угостить партизан гурьевской кашей с изюмом. Сам Пинаев был большой любитель этого деликатеса и не сомневался, что партизаны похвалят его кулинарное искусство.

Но — увы! — угощение гурьевской кашей не состоялось. Мимо кухни, перескакивая через поваленные деревья, промчался дозорный и бросился к штабной землянке.

— Немцы! — выпалил он, глотая воздух. — В лес идут.

Карасев выскочил из землянки и прислушался. Уже явственно доносился гул моторов, громыхнул выстрел, послышались голоса.

Второй дозорный, прибежавший следом за первым, доложил, что на опушке леса остановились две танкетки, а фашистская пехота, примерно человек 50, рассыпавшись, движется по направлению к землянкам. Знали ли гитлеровцы, что именно в этом месте базируются партизаны, или прочесывали лес на всякий случай, определить было трудно. По боевой тревоге все залегли за деревьями и приготовились к бою.

Однако в бой вступать не пришлось. Гитлеровцы дошли только до кухни Пинаева и, побыв там некоторое время, повернули обратно. Очевидно, все хозяйство партизанского повара они приняли за случайную стоянку, а глубже в лес идти не решились. Солдаты потоптались вокруг погашенного Пинаевым костра, разбросали кухонную утварь, постреляли на всякий случай из автоматов в лесную гущину, а котел с гурьевской кашей, горячей, уже готовой, унесли с собой.

Когда все успокоились, кто-то вспомнил про ужин и повара. Где он? Иван Гаврилович сидел на пне и яростно ругался, кроя на чем свет стоит войну и гитлеровцев.

— Что, дед, распалился! — спросил Карасев. — Каши жалко?

— Каша, каша! — огрызнулся Пинаев. — Кашу сварю новую. Сапоги мои, вот что!..

Громкий смех партизан окончательно вывел из себя и без того рассерженного повара.

— Да, сапоги, — чуть было не закричал он. — Унесли, проклятые. Чтоб им вместе со своим Гитлером сгореть на медленном огне!

Оказалось, что вместе с кашей гитлеровцы прихватили и знаменитые яловые сапоги Пинаева. Повар в суматохе забыл про них, когда удирал подальше от кухни, и теперь остался без парадной обуви.

Партизаны еще много дней посмеивались над Иваном Гавриловичем, и тот, наконец, не выдержал:

— Да пропади они пропадом, эти несчастные сапоги! Пусть ими Гитлер подавится. А я прохожу и в валенках.

Гурьянов пообещал при первой возможности достать Пинаеву такие же сапоги-скороходы, и это немного успокоило старика.

Правда, седьмого ноября, в день 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Пинаев опять выглядел расстроенным. Он давно задумал явиться на праздничное собрание в новых сапогах (что такое собрание обязательно состоится, старик не сомневался), а пришлось пожаловать в валенках. Разве это не уважительная причина для расстройства и чертыхания!

…Ночь прошла спокойно. Утро выдалось ясное, морозное. В сухом воздухе сеялась снежная крупа. Каждый случайный звук в лесу отзывался звенящим эхом, и партизаны старались ходить осторожно, неслышно и разговаривали вполголоса.

Как горевали Курбатов и Гурьянов, что в отряде пока нет радиоприемника. Если бы услышать голос Москвы, лучшего подарка и не придумаешь. Но приемника не было. Пришлось ограничиться несколькими экземплярами «Правды», «Красной звезды» и листовками со статьями писателя Алексея Толстого — их подбросил политотдел 17-й дивизии через батальон капитана Накоидзе. Что ж, и это не так уж плохо, для доклада хватит, а чего нет в газетах и листовках, они, секретарь и комиссар, найдут в своих сердцах.