Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

Через минуту выходит Петровский, движением руки отправляет дневального погреться у печки в палатке и говорит мне:

– Ты следи за своими выражениями, – как-то неуверенно, не приказывает, а просит меня Сашка. – У тебя же один мат из пасти хлещет.

– Можешь меня разжаловать, – полный хмельной обиды, упорно возражаю я командиру, – но я по-другому командовать не могу.

– Я же могу! – попрекает меня командир роты.

Смотрю на него и в который раз удивляюсь, как он вообще умудряется не просто добросовестно исполнять свои обязанности, а отлично служить, при этом совсем редко пить и почти не употреблять при отдаче приказов не идущих к службе окончаний. Хотя как раз сегодня от него чуток попахивает водочкой, небось, с новыми офицерами за знакомство выпил. Ну что ж, если за знакомство, то в армии это дело святое.

– Не все же такие, как ты, – покоробленный его культурой, я отвожу взгляд и вижу, как заметает снег через незакрытый дневальным полог прямо в палатку, машинально и совершенно бескультурно отмечаю: – Надо дневальному п…лей отвесить, он же нам все помещение выстудит.

– Эх ты, матерщинник, – тяжко вздыхает Петровский и, вспомнив давний разговор о том, кто кем хочет стать после службы, попрекает меня: – А еще на историка хочешь пойти учиться…

Обшарпанная, давно не ремонтированная аудитория. Гипсовые копии бюстов античных героев, давно слепы их глаза. Запыленным, давно не вытираемым тряпкой героям уже все равно, что о них скажут нерадивые студенты. А у нас семинар по истории древнего мира, тема: греко-персидские войны.

Эпитафией греческого поэта Симонида Кеосского, высеченной на памятнике спартанцам, которые погибли в битве при Фермопилах, я закончил свою часть выступления на семинаре.

Мои сокурсники вышли из летаргического оцепенения и с явным облегчением вздохнули, учебное время закончилось, пора бы и на перерыв.

– Прошу вас зайти на кафедру, – крайне сухо обратился ко мне в конце семинара заведующий кафедрой истории древнего мира, кандидат исторических наук, доцент Курбанов, невысокий, жилистый, средних лет мужчина.

У доцента Алексея Владимировича Курбанова среди студентов и преподавателей была репутация язвительного зануды, и вызов к нему для беседы не сулил ничего хорошего. Хотя мне-то чего бояться? Историю древнего мира я знал на твердое «три», потому как на «хорошо» ее знал только Курбанов, а на «отлично» только Господь. Лекций я не пропускал, на семинарах активно работал, потому, не особенно волнуясь, я вошел в маленький, заваленный картами и античными портретами кабинет и выжидательно уставился на Курбанова.

– Э-э-э… – против обыкновения смущенно протянул сидящий за столом доцент и предложил: – Присаживайтесь.

Молча сажусь на неудобный расшатанный канцелярский стул и жду, чем же меня огорошит Курбанов, какую такую язвительную пакость он для меня приберег.

– Понимаете, – начал Алексей Владимирович, – у меня глава в диссертации ну никак не идет, мне не хватает фактического материала. Вот вы не могли бы мне помочь?

Конечно, я всегда был о себе чрезмерно высокого мнения, но не настолько, совсем не настолько, чтобы предполагать, что я могу дать заведующему кафедрой истории древнего мира Курбанову фактический материал для написания главы в докторской диссертации. В недоумении поднимаю брови и жду объяснений.

– Скажите, вот вам известно, – уже без смущения, напористым баритоном совершенно уверенно заговорил доцент, – что войско Александра Македонского проходило по тем географическим районам, где сейчас находится Афганистан?

– Допустим, – крайне осторожно и ерзая на неудобном стуле, ответил я и с наигранной тревогой поклялся: – Даю вам честное слово, что в то время я в Афганистане не был и с македонской фалангой не сталкивался.

– Э-э-э… – сбился с лекционного тона Курбанов. – Я совсем не об этом.

– Следов эллинской цивилизации я там тоже не наблюдал, – твердо заверил я его и с серьезной миной, чуть понизив голос, доложил: – Раскопки, которые я там проводил, результата не дали.

– Вы вели раскопки? – изумился Курбанов.

– Постоянно окопы копали, – подтвердил я и засмеялся.

– Избавьте меня от вашего убогого юмора, – рассердился Алексей Владимирович. – Мне надо понять, как ощущает себя человек на войне. Вы там были, возможно, в тех же местах, что и македонцы. Вот и расскажите, что чувствует воин в горах при вооруженном столкновении с противником. Человеческая природа почти не изменилась, и эмоциональные переживания нашего времени от эмоций людей эллинской цивилизации существенно не отличаются. Ну-с, любезный, я вас слушаю.

Тон доцента меня покоробил. Желания выворачиваться наизнанку не было, и я, рассматривая морщинистое лицо Курбанова, стал подыскивать деликатную форму отказа.

– Это не праздное любопытство, – заметив мое замешательство, чуть повысил голос заведующий кафедрой, – а научный интерес.

Хочешь послушать? Свербит научный интерес? Ну если только ради божественной Клио, то заполучи рассказик:

– Это было в горах, тех самых горах, чьи камни еще помнят воинственные крики бойцов македонской фаланги, – с трагическим видом и с волнением в голосе заговорил я. – Наша группа залегла под ожесточенным огнем противника, пули свистели, гранаты рвались, а нас было так мало. Я лежал в окопе, жаркое и такое яркое солнце било мне в глаза и, истекая едким соленым потом, я думал: «Боже мой! Какая скукотища! Я же тут до вечера совсем от тоски охренею. А вот интересно, нам пожрать сегодня ночью подвезут?» Еще ужасно хотелось ссать, но вставать было опасно, и я гадал что лучше: обоссаться прямо в окопе, или встать и с криком «За родину!» первым броситься в атаку, в надежде добежать живым до укрытия и опорожнить мочевой пузырь.

– И как же вы поступили? – заметно растерялся Курбанов. – Пошли в атаку?

– Это было бы очень глупо, – вздохнул я и признался: – Пришлось снять каску и поссать в нее, потом содержимое вылил за бруствер. Воняло, конечно, но лучше нюхать вонь мочи, чем получить пулю и отъехать в худшем случае в госпиталь, в лучшем – на небеса.

– Вы надо мной издеваетесь? – покраснел от злости Курбанов.

– Ничуть, – пожал я плечами, а старый стул подтверждающее заскрипел, – вы спрашиваете, что чувствует воин в бою, я вам отвечаю.

– Этого не может быть, – категорично заявил зав. кафедрой.

– Очень даже может, – возразил я. – Пуляли по нам издалека, осколки гранат до нас тем более не долетали, и почему «духи» их бросали, одному только Аллаху известно. Огонь противник вел бестолковый, а в одиночном окопе, да еще почти без движения, долго лежать неудобно, да и постыло. Вот потому-то и скучновато было. Мы второй день не ели и думали только о том, как бы пожрать. А уж насчет физиологической надобности, то организму все равно – есть война, нет войны, или исхитрись опорожниться, или прямо в штаны наваляешь. Как видите, все просто.