Михаил Фонотов - Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления

Антон Макаренко воспитывал «пацанов». Это ясно. Простите, но кто воспитывал самого Макаренко? Если признать, вслед за всем миром, что он велик, то кто воспитал великого человека?

Да, конечно, родители. Наверное, в характере Антона Семеновича были такие черты и черточки, которые привились ему от матери и отца. К сожалению, у нас нет никакой возможности выяснить, что именно Антон «взял» у родителей. Что-то взял. Не мог не взять. Что-то интимное, тонкое, теплое… И – глубокое, но – не публичное.

Однако, я допускаю, что-то очень важное родители не дали сыну. Или он пренебрег тем, что имели отец с матерью. А потом всю жизнь ему этого, родительского, не доставало. Могло случиться и так, что в душе Макаренко – неосознанно – затаилась обида на родителей. За что-то. За привязчивые болезни. За обличье, которое ему досталось… Кто знает…

Родители А. С. Макаренко – Семён Григорьевич и Татьяна Михайловна. Кременчуг, 1913

Осмелюсь сказать, что родителям было трудно с Антоном. Сын вел себя не так, как им хотелось бы. Они его плохо понимали. Он рос необычно. Он не давался им. Весь – внутри, а вовне – ершистость, вроде бы ему не присущая. Вдруг объявил, что – женится. Отец – против, негодует. Конфликт. Размолвка.

Долгая. Почти на всю жизнь.

У молодого Макаренко, кроме родителей, были другие – и более глубокие – воспитатели.

Книги – они стояли между сыном и родителями. И они стали его главными воспитателями.

Он сам: «Батько мой был человеком старого стиля, он учил меня на медные гроши, впрочем, других у него не было. Учили меня книги».

Книг было много. Среди других – Антон Чехов. Макаренко не мог пройти мимо него. До поры до времени «стоял» на Чехове. Но чему мог научить Чехов? Прощанию с прошлым? Грусти листопада? Провожанию уходящего? Томлению в сладком тумане? Чехов никуда не звал. Он и сам не знал, куда идти. И надо ли идти куда-то. Ведь если идти, то вперед, а что впереди – неизвестно.

Может быть, Антон Павлович Чехов был мудрее всех и раньше других понял, что все в жизни тщетно, однако молодой Макаренко был настроен иначе. Исподволь в нем зрело чувство протеста. Стремление что-то изменить. Как-то в этой жизни определиться. Понять, где какие стороны. Где солнце восходит и где заходит. Почему наступает ночь и неизбежен ли рассвет? И однажды он прозрел. Он пришел к Горькому. Или Горький пришел к нему.

«Так началось мое сознание гражданина. Я не могу отделить его от имени Горького».

«На моих глазах задрожали вековые ночи Российской империи. Горький пришел и сказал: – Буря, скоро грянет буря!»

«Ни с чем не сравнить по своему значению „На дне“. Я продолжаю думать, что „На дне“ – совершеннейшая пьеса нового времени во всей мировой литературе. Я воспринял ее как трагедию».

«Это имя знаменовало для нас и высокую убежденность в победе человека, и полнокровное человеческое достоинство, и полноценность человеческой культуры, которая освобождается от проклятия капиталистической „цивилизации“».

«Видеть хорошее в человеке всегда трудно». «Хорошее в человеке приходится всегда проектировать, и педагог это обязан делать. Он обязан подходить к человеку с оптимистической гипотезой, пусть даже с некоторым риском ошибиться».

«Тогда я прекрасно понял, что эта [советская] педагогика вся находится в горьковском русле оптимистического реализма».

«Горький вплотную подошел к нашему человеческому и гражданскому бытию. Особенно после 1905 года его деятельность, его книги и его удивительная жизнь сделались источником наших размышлений и работы над собой».

А. М. Горький

«Вся моя последующая жизнь была посвящена тем людям, которые в старом мире обязательно кончали бы в ночлежке».

«Я обратился к своим первым воспитанникам и постарался посмотреть на них глазами Горького».

«Революция поручила мне работу „на дне“, и, естественно, вспоминалось „дно“ Горького».

«Передо мной всегда был образ того, кто сам вышел из недр народных. Так, когда я должен был указать моим „босякам“ образец человека, который, пройдя через „дно“ поднялся до высот культуры, я всегда говорил: – Горький! Вот образец, вот у кого учиться!»

Первое письмо колонисты отправили в Сорренто Максиму Горькому в 1925 году. На ответ не очень надеялись. Но ответ пришел, и очень быстро. Завязалась переписка. Каждый отряд готовил свое письмо, рассказывал о своих делах, как бы отчитывался перед писателем. Письма всех 28 отрядов собирали в огромный пакет и отправляли в Италию. И писатель находил время читать «этот детский лепет» и отвечать на него. Переписка продолжалась три года. «Личная встреча была потребностью и радостью не только для нас, но и для Алексея Максимовича». И когда Горький вернулся в Советский Союз – не мешкая, отправился в колонию.

Антон Семенович Макаренко так хорошо написал о встрече Горького и его пребывании в колонии, что эту главку я охотно отдаю ему.

«В начале июля, в самый разгар жатвы, почетный караул горьковцев с оркестром и знаменем выстроился на перроне харьковского вокзала. Алексея Максимовича встречали тысячи людей. Выглянув из окна вагона, он сразу узнал нас и приветливо протянул нам руки.

На другой день он приехал в колонию. Ребята встретились с ним как родственники, с глубочайшей теплотой дружбы, и как читатели, и как граждане Советской страны. Алексей Максимович прожил у нас три дня. В здании школы ребята приготовили для него большую комнату, любовно украсив ее зеленью и цветами.

Алексей Максимович вставал вместе с нами – в шесть часов утра. Ему не пришлось тратить время на ознакомление с нашими делами: всё ему было известно. Многочисленные письма наших двадцати восьми отрядов, все до одного, были им прочитаны, и он ничего не забыл из того, что было там написано. Он знал не только фамилии, но имена всех командиров, а также других ребят, о которых ему писали. Он знал, как ведется наше хозяйство. Ему хорошо были известны дела свинарни – главного нашего богатства. В колонии была замечательная свинарня, устроенная по последнему слову техники. В ней воспитывалось триста чистокровных английских свиней.

Антон Макаренко и Максим Горький с колонистами, 1928