Анатолий Безуглов - Встать! Суд идет

— Пошли.

Мы зашли в мастерские. Геннадий Петрович снял трубку телефона.

— Начальника райотдела внутренних дел. Да, срочно…

Он стоял ко мне спиной. Было видно, как у него застыли желваки.

— Приветствую вас. Нассонов… Он самый.

Нассонов говорил с моим начальником несколько минут. И я понял: председатель чувствовал, что бой проигран. Это его злило еще больше, потому что всему причиной был я, розовощекий мальчишка.

Нассонов сунул мне трубку.

— Кичатов, можно выпустить машину в рейс?

— Никак нет, товарищ майор. Совсем тормоза не работают. Лично проверял.

— А что же Нассонов бушует?

— Не знаю.

— Ничего, пошумит, пошумит и перестанет. А вообще ты молодец, лейтенант. Не сдавайся.

— Слушаюсь.

— Вот так… Завтра в час — на оперативное совещание.

— Так точно. Буду, товарищ майор.

В трубке запели короткие гудки.

Ребята, молча курившие на скамейке, вопросительно смотрели на нас. Так же смотрела Лариса.

Председатель, не сказав ни слова, вышел и сел в свой «газик». Машина круто развернулась, зло прошелестела шинами и помчалась по дороге…

— Что? — поднялся шофер.

— За правами придешь ко мне, после того как починишь машину. Я проверю…

Это была победа. Но в душу, на самое дно, опустилась горькая тяжесть оттого, что уставшие парни будут сейчас стаскивать двигатель. Потом снова втаскивать на другую машину. А где-то люди ждут и чертыхаются.

Я даже переживал за Нассонова. Получить оплеуху от молокососа…

Катаев побежал искать другую машину. Мы с Ларисой молча пошли назад по дороге.

…А ночью, когда я уже засыпал, убаюканный шепотом листвы у моих окон, тихо скрипнула калитка, и в светлом квадрате окна появилась голова.

— Товарищ лейтенант!

— Кто это?

— Я, Женя…

— Какой?

— Нассонов…

Я встал с постели, подошел к окну. От парнишки попахивало вином.

— Ну и что же тебе надо, Женя Нассонов?

На его рубашке шевелился узор — тень от листьев.

— У меня тут друзья, из города. В техникуме вместе учимся. Ну, немного не хватило… А Клава говорит: если вы разрешите, она отпустит. Нам всего бутылочку… вина…

— А что отец скажет?

— Он в районе.

Парень, выходит, отца боится.

— Женя, сколько тебе лет?

— Шестнадцать. А что?

— Рано тебе, наверное, пить, а?

— Да ведь друзья…

— Отцу твоему я на первый раз ничего не скажу, но только больше по ночам не тревожь людей. И насчет вина подумай! Договорились?

Его фигура, плоская в свете месяца, тихо исчезла за забором.

И что это Клаве Лоховой вздумалось парня посылать ко мне? Я вспомнил, что хотел зайти поговорить с ее мужем. Надо это сделать в ближайшее время.

На следующий день я решил поближе познакомиться с работой нашей конефермы, потому что после стычки с Нассоновым не хотелось торчать в станице и встречаться с ним. Но, въехав на конеферму, я вдруг увидел возле конюшен председательский «газик».

Но поворачивать назад было поздно. Меня заметили.

Геннадий Петрович стоял, облокотившись на капот машины. Здесь же был Арефа Денисов.

Я подошел к ним как ни в чем не бывало. Нассонов натянуто кивнул, Арефа поздоровался приветливо.

Председатель жевал травинку и смотрел на небольшое выкошенное поле, на котором, как мне показалось, в беспорядке были расставлены различные препятствия: бревна, установленные крест-накрест, жерди, сложенная пирамидой кирпичная стенка, рвы с водой.

По полю кружил одинокий всадник. Вот он подъехал к пирамиде, составленной из полосатых жердей, упирающихся в деревянные треугольники, и лошадь, на какую-то долю секунды задержав свой бег, легко взяла препятствие.

А всадник уже приблизился к бревенчатому заборчику. Я заметил, как Арефа напрягся, словно сам сидел в седле.

— Красивый жеребец! Люблю таких коней, — прищурил глаза Арефа.

Нассонов довольно улыбнулся:

— Чем черт не шутит! Выпустим Маркиза на районные скачки, а? Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок…

— Побольше бы тебе, председатель, таких паршивых овец иметь… Поверь мне, редкий жеребец Маркиз.

— Злой, ох злой, шельма!

Между тем всадник приблизился к нам.

Я удивился: это была Лариса.

— Еще разочек попробуй забор, оксер и банкет! — крикнул Нассонов и покрутил в воздухе рукой.

— Шенкелей ему, шенкелей! — добавил Арефа.

Лариса кивнула.

Под ней был жеребец, отливающий на солнце неправдоподобным золотисто-розовым цветом.

Я не понимал в лошадях. Но этот конь мне действительно очень понравился.

Закончив тренировку, Лариса приблизилась к нам. Разгоряченная, она смотрела на председателя с надеждой и ожиданием.

— Пойдет, — сказал Нассонов. — Быть по-твоему.

— Спасибо, Геннадий Петрович! — Глаза ее засияли счастливо и весело.

— Не меня благодари, его. — Нассонов ткнул пальцем в Арефу, сел в машину и, круто развернувшись, уехал.

Девушка легко соскочила с коня и подошла к нам. Денисов бережно принял у нее поводья.

— Здравствуйте, Дима, — только сейчас поздоровалась Лариса. Она была в брюках, сапогах и мужской рубашке. — Я вас сразу заметила.

Арефа нежно проводил ладонью по блестящему, вздрагивающему крупу коня и ласково приговаривал:

— Хорошо, Маркиз, хорошо…

Конь косил на него светлым глазом, перебирая белыми зубами удила.

— А как с соревнованиями, Арефа Иванович? — спросила Лариса.

— Очень хочется? — лукаво подмигнул Денисов, поднося к морде лошади несколько кусочков рафинада.

Жеребец осторожно, губами, взял их с ладони человека и громко разгрыз.

— Значит, буду?

— Будешь, будешь…

Девушка закружилась на месте, хлопая в ладоши.

— Вот здорово!

— Бери своего красавца. — Денисов отдал ей поводья.

Лариса повела Маркиза в конюшню.

— С виду — не тронь, рассыплется, — кивнул на нее Арефа, — но упорная… — Он помолчал и добавил: — У нас женщина ни за что не сядет на лошадь. У нас — это, значит, у цыган.

— Почему?

— Обычай… Мужчинам — кони, а женщинам — карты. — Он засмеялся.

Странно устроен мир. Арефа Денисов был мне симпатичен. А вот его сын…

И как мне ни хотелось побыть с Ларисой, отвезти ее на мотоцикле в станицу, я поехал один. Чтобы Денисов-старший ни о чем не догадался.

Когда он вошел, я удивился: откуда здесь, в станице, такая модная прическа, длинные волосы, бородка коротенькая, тщательно подстриженная. На вид ему лет тридцать, не больше. Он сразу показался мне каким-то особенным. Деликатные манеры, спокойные глаза. Вот только нос его не шел к лицу: перебитый посредине, слегка приплюснутый…

Этого человека я еще не знал. В станице проживало более трех тысяч человек. Вообще-то участковый должен знать всех, на то он и участковый.

— Отец Леонтий, — представился вошедший, и я сначала не понял: чей отец? — Вы человек, я вижу, новый, удивитесь моему приходу. Но это в порядке вещей. Я всегда обращался к Сычову по поводу наших праздников.