Александр Осокин - Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты

Я спросил Сталина, может ли сопровождавший меня личный фотограф фюрера сделать несколько снимков. Сталин согласился, и это был первый случай, когда он разрешил фотографировать в Кремле иностранцу…

24 августа я вместе с нашей делегацией вылетел в Германию. Предусматривалось, что я прямо из Москвы должен лететь в Берхтесгаден, чтобы доложить фюреру в его резиденции Бергхоф… Неожиданно наш самолет радиограммой повернули на Берлин, куда Гитлер вылетел в тот же день. Из соображений безопасности нам пришлось сделать большой крюк над Балтийским морем…» [75. С. 186–192].

Пауль Шмидт(личный переводчик и стенографист Гитлера, посланник):

«Я получил указание лететь в Москву с Риббентропом, чтобы присутствовать при его встрече со Сталиным. В этом случае я ехал не в качестве переводчика, так как я не говорил по-русски. В мои функции входило составление отчета о ходе переговоров и запись любых соглашений, какие могут быть достигнуты… 22 августа я самолетом отправился в Москву вместе с Риббентропом и большой делегацией. Мы провели ночь в Кенигсберге… На следующий день мы отбыли в Москву… После четырех часов полета мы достигли Москвы… Перед нами стоял Потемкин… Он возглавлял делегацию официальных лиц, прибывших встретить нас. С ним были итальянский посол Россо (Ни Россо, ни сам П. Шмидт ни на одной из фотографий делегации Риббентропа в Москве не обнаружены. – А. О. ), с которым я познакомился в Женеве, и немецкий посол фон Шуленбург… Торопливо перекусив, Риббентроп немедленно отправился на встречу с Молотовым в Кремль. Я должен был бы поехать вместе с ним, но мой багаж, в котором находился полагавшийся по такому случаю даже в Москве темный костюм, задержался по пути с аэродрома… (Это очень смахивает на забытый в ноябре 1940 г. парадный фрак посла Шуленбурга, из-за которого спецпоезд с делегацией Молотова останавливался в Вязьме. Далее Шмидт утверждает, что он весь день гулял по Москве с женой работника немецкого посольства, «которая отлично говорила по-русски». Думаю, просто у Шмидта в тот день было другое задание – он либо находился рядом с фюрером, если тот инкогнито тоже находился в Москве, либо вместе с личным врачом фюрера Карлом Брандтом сопровождал Еву Браун, которая впервые выехала за границу в составе эскорта фюрера в Вену, Прагу и Рим всего годом раньше [228], и вполне возможно уговорила Гитлера взять ее с собой и в Москву. – А. О. ). Когда я вернулся вечером в посольство, Риббентроп вернулся из Кремля… (Это не совпадение, в переговорах был перерыв с 7 до 10 часов вечера, во время которого немецкая делегация ужинала в посольстве. – А. О. ) Сразу же после быстро проглоченного ужина Риббентроп помчался обратно в Кремль с Шуленбургом и доктором Гаусом, начальником юридического отдела. К моему сожалению, я не поехал с ними. Хильгер, переводчик с русского, тоже должен был составлять отчеты о переговорах. “Я не хочу, чтобы новое лицо вдруг появилось среди тех, кто уже принимает участие в переговорах”, – объяснил Риббентроп… (В последние годы опубликовано несколько фото, на которых Хильгер присутствует при подписании договора, а происходило это, скорее всего, во время второй части переговоров – около полуночи. Либо по непонятной причине Шмидт говорит неправду об отсутствии Хильгера во второй части переговоров в Кремле, либо договор был подписан до 7 часов вечера, а после 10 часов обсуждался и подписывался секретный протокол. – А. О. )

Мы отбыли в Берлин в час дня 24 августа, проведя в Москве лишь двадцать четыре часа… (Значит прибыли туда в шесть-семь часов дня с учетом посадки в Кенигсберге. – А. О. ) Наша делегация была такой многочисленной, что для этой поездки потребовалось два самолета “кондор”. Один должен был доставить Риббентропа прямо к Гитлеру в Берхтесгаден, тогда как второй летел в Берлин. Так как я был единственным “туристом” – не выполнявшим на тот момент никаких обязанностей и все же присутствовавшим, – я получил место во втором самолете, взлетавшем через час после первого… (Далее Шмидт описывает невероятную историю о том, что второй самолет почему-то взлетел сразу же за первым, поэтому он опоздал на него и еле улетел на третьем – «запасном» Ю-52, об отлете которого в Берлин ему подсказали в «Бюро воздушных сообщений». – А. О. ) Я приземлился в Берлине через полчаса после Риббентропа. Ему пришлось сменить маршрут на Берлин, потому что сам Гитлер направлялся туда» (довольно двусмысленная фраза – то ли Гитлер сам должен был прилететь в Берлин из Берхтесгадена, то ли он должен был прилететь туда на одном из самолетов немецкой делегации, возвращающейся из Москвы. – А. О. ) [104. С. 181–192].

Густав Хильгер– советник германского посольства в Москве, переводчик на переговорах высших лиц Германии и СССР:

«…Молотов все еще колебался и требовал “более точного” заявления со стороны германского правительства. Сталин, с другой стороны, сразу же уловил, что ему предлагается. Менее чем через полчаса после того, как Молотов отослал нас, нас вновь пригласили в Кремль, где нарком иностранных дел сказал нам, что тем временем он проконсультировался со своим “правительством” (Сталиным) и его попросили вручить проект пакта о ненападении и передать нам, что советское правительство готово принять фон Риббентропа в Москве через неделю после подписания торгового соглашения, то есть примерно 27 августа.

И все равно события в Москве развивались не столь быстро, как этого хотелось бы Гитлеру, который планировал приступить к операциям против Польши в начале сентября и хотел, чтобы до этого русская ситуация была урегулирована. Поэтому Гитлер приказал графу Шуленбургу передать личную телеграмму от него Сталину, в которой настаивал, чтобы Сталин принял фон Риббентропа не позднее 23 августа. Далее в гитлеровской телеграмме говорилось, что с подписанием в предыдущий день (19 августа) коммерческого соглашения открывается путь для заключения пакта о ненападении, а проблема дополнительного протокола, которого хотело бы советское правительство, может быть разрешена в кратчайший период, если ответственный германский государственный деятель сможет приехать в Москву.

Упоминание о секретном протоколе самим Гитлером и заявление последнего о том, что “напряженность между Германией и Польшей стала нетерпимой и кризис может разразиться в любой день”, убедили Сталина, что для него настало время действовать. Таким образом, он дал Гитлеру знать о своем согласии на приезд фон Риббентропа в Москву 23 августа.

Потом я узнал от Гевеля, что Гитлер получил сообщение о приглашении фон Риббентропа в Москву с ликующей радостью и что он воскликнул, барабаня обеими ладонями по стене: “Теперь весь мир у меня в кармане!” И мы в посольстве тоже были охвачены огромным возбуждением.