Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

Все те, кто участвовал или имел отношение к захвату Лемиша и Уляны, или по роду службы знал об этом, от шоферов и техперсонала, от рядовых оперработников до руководителей подразделений, дали особую подписку о неразглашении. Захват Лемиша и содержание его с женой во внутренней тюрьме КГБ Украины считалось государственной тайной. Лемиша и Уляну продолжали «разыскивать». Территориальные органы КГБ по-прежнему получали ориентировки и указания по розыску этой пары, тысячи людей оставались задействованными в проведении розыскных мероприятий. Указ Президиума Верховного Совета о расстреле Лемиша имелся давно, как и приговор Верховного суда. Но имелось и решение инстанций о возможном использовании Лемиша в пропагандистском плане в случае его захвата живым, что и произошло. Органы ГБ Украины, действуя по указанию ЦК Компартии, планировали широкомасштабную кампанию по разоблачению оуновского движения, деятельности зарубежных центров ОУН в Западной Украине. Пусть нет больше, как это было раньше, в конце 40 — начале 50-х годов, огневых столкновений с повстанцами при проведении чекистско-войсковых операций, но остались в живых тысячи тех, кто в прошлом участвовал в сопротивлении, вышел с повинной, но, по сути, не изменил своих убеждений, остался сторонником, а может быть, и участником ОУН, глубоко замаскировавшимся, временно затаившимся под видом тихого и мирного гражданина Украины. Тысячи высланных в далекую таежную Сибирь и степи Казахстана бандпособников и симпатиков не расстаются с идеей «самостийной неньки — Украины». Вот почему крайне важно обращение ко всей Украине, ко всем украинцам от такого лидера сопротивления как полковник УПА Васыль Кук.

Ни Москва, ни Киев пока не имели ясного и четкого представления, что делать дальше, как использовать наконец-то попавшего в руки органов этого матерого врага. Расстрелять его было бы слишком простым и оперативно неоправданным решением. Пока он был нужен живым, там будет видно. Может быть, удастся склонить его к сотрудничеству, заставить поработать на советскую власть. Такого уровня лидера ОУН, попавшего живым в руки чекистов, в госбезопасности еще не было. А вдруг Лемиш, убедившись в безысходности своего положения, даст согласие и окажет помощь в широком пропагандистском плане? Эффект был бы огромнейшим. Еще бы, сам Лемиш призывает к сотрудничеству с советской властью непокорных украинцев. Заграничные центры ОУН сразу же практически прекратили бы свое существование. Игра стоила свеч, и органы госбезопасности ничего для этого не жалели. На Запад по каналам госбезопасности ушла информация о продолжающихся активных поисках Лемиша и еще остававшихся на свободе Шуваре, Уляне и некоторых других командирах ОУН. «Проявляло» себя и специально легендированное органами госбезопасности подполье.

Все складывалось как нельзя лучше. Настораживало, однако, пока еще не полностью раскрытое и понятое чекистами поведение Кука. То, что он не все рассказывал, было понятно. «Ничего, — думали чекисты, — придет время и сам заговоришь без вопросов. Поймешь, чем может кончиться твое сопротивление. Не таких обламывали». Вспоминали при этом жесткого, физически и духовно сильного Охримовича, которого, как казалось чекистам, удалось склонить к сотрудничеству, если бы не ошибка при неудачном захвате его невесты Зоряны Кубрак. Других руководителей окружного масштаба, в разное время попавших в руки органов, с помощью которых были проведены различные оперативные мероприятия как по захвату или уничтожению оставшихся на свободе оуновцев, так и по созданию легендированных бандбоевок и подполья, действовавших под контролем госбезопасности.

Никак не могло согласиться большинство работавших с Куком чекистов и почти все руководство КГБ с мнением тех своих сотрудников, которые после первых же бесед с Лемишем уловили в глубине его глаз бесстрашие и мужество. «Такие не только не сдаются и не идут на сотрудничество и вербовку, а пытаются использовать свое положение во вред советской власти. Разумеется, с такими надо работать до конца, имея в виду получение интересующей нас информации, но в конце концов, особо не затягивая, расстрелять с широкой публикацией этого законного и справедливого акта возмездия», — убежденно говорили эти товарищи.

Особую позицию занимал начальник отдела Николай Иванович. Он считал, что в любом случае, при любых ситуациях и при любом исходе дела расстрел Кука нецелесообразен и неоправдан. «Советская власть — сильная власть. Надо показать всему миру, всем проживающим за рубежом украинцам, что мы умеем прощать даже нашим врагам. Они нам не страшны. Мы сильнее их», — так комментировал складывающуюся вокруг Кука ситуацию этот человек. Сейчас вспоминая слова Николая Ивановича, я уверен, что им руководил холодный расчет чекиста и политика. Но надо очень хорошо знать Николая Ивановича — он не исключал и чисто человеческое начало: захвачен, а значит, и обезврежен «последний из могикан», действительно последний руководитель оуновского подполья. У него жена, сын, которого, если это будет возможно, вернут родителям. Сама жизнь на свободе убедит Лемиша в бесплодности вооруженной борьбы. Деятельный, умный и образованный человек, Кук под негласным контролем органов будет безопасен. Лемиш — опытный профессионал-подпольщик и, конечно же, всегда будет знать, что органы госбезопасности будут вести за ним наблюдение до конца его жизни. И от этого ему никогда не уйти. Мертвый он превратится в мученика веры и идеи…

Кук часами смотрел на узкую полоску небесной голубизны высоко под потолком, просвечивающую сквозь густо зарешеченное и заделанное скошенным деревянным коробом окно, чтобы узнику, даже если ему удастся добраться до верхней части окна, не было бы видно, что происходит снаружи. Стекло окна находилось на таком расстоянии от внутренней решетки, что дотянуться до него рукой было невозможно. Камера просторная, сухая, потолки высокие, больше четырех метров. Заправленная чистым солдатским постельным бельем железная кровать создавала видимость жилого уюта. Под продолговатым окном, начинающимся на высоте двух метров, небольшой деревянный стол, такой же деревянный табурет. В углу фаянсовая чаша туалета. Помещение просматривается через дверной глазок, в котором каждые пятнадцать-двадцать минут мелькает ничего не выражающее человеческое око. Все двадцать четыре часа. Даже когда Лемиш спал. Над туалетом высоко под потолком, куда и не добраться, бачок для смыва. Вместо обычной веревочной или цепочной эврики длинная деревянная палка. «Это, наверно, чтобы не повесился», — подумал Лемиш. Он усмехнулся, увидев в который раз за день бесстрастно наблюдающий за ним в круглую дырочку в двери зрачок человеческого глаза. Мысль убить себя не приходила ему в голову. Лемиш был бойцом и знал, что прикончить себя тоже надо иметь силу воли и мужество. Он никогда не считал это слабостью. Те подпольщики, которые сознательно уходили из жизни, не имея возможности погибнуть в бою, делали это только потому, что сама смерть их наносила ущерб врагу. Он снова горько усмехнулся. Почему судьба не дала ему возможность погибнуть в открытом бою? Это могло случиться в любой день его подпольной жизни. Мог умереть совсем молодым, когда вместе с хлопцами занимался экспроприацией при панской Польше. Его могли замучить польские жандармы, расстрелять немцы. Он мог быть убит при попытке к бегству, когда его, арестованного немцами в 1941 году, везли по железной дороге из Василькова через Киев и Житомир во Львов и ему удалось бежать вместе с другими товарищами-подпольщиками. В 44-м, когда он с боями уводил из Восточной Украины через линию фронта в Западную Украину отряд УПА. Десятки боев, когда он стрелял и в него стреляли. Его сотни раз могли убить случайной пулей или осколком, а ведь даже ни разу не ранило.